– Я отомщу! – сверкнула глазами Каролина. Когда Кэрри произносила это спокойным уверенным голосом, верилось, что она не отступит от своих слов и Санада обязательно пожалеет, что вообще родился на свет.

– Мы отомстим, – поправил я, понимая, что отговаривать дочь дяди Наума все равно бесполезно.

Каролина не возражала. Как я уже не раз говорил, она была разумной девушкой и потому осознавала – при поддержке капитана Гроулера ее месть воплотится в жизнь и быстрее, и надежнее. Но что-то подсказывало мне: рановато пока оплакивать дядю Наума…

Атмосфера полутемной каморки, в которой мы ютились до того, как на нулевом ярусе зажглись лайтеры, весьма способствовала спокойным обстоятельным размышлениям. Ничто не отвлекало меня от обдумывания как наших дальнейших планов, так и вероятных планов наших врагов. В моей логической концепции, которую я постепенно сформировал, не хватало связующих звеньев. Возможно, я упустил их из-за недостаточной гибкости собственного ума, но, вероятнее всего, мне попросту недоставало фактов. Стремление амбициозного по жизни Хатори извлечь выгоду из ситуации и дорваться до власти в принципе было понятно (хотя раньше я не подозревал, что у него в душе кроется такое – разве можно вообразить недовольным жизнью генерального директора крупного высокоприбыльного предприятия?). В этом случае дядя Наум и впрямь явился для него даром свыше.

Загадка состояла в следующем: быстрота, с какой Санада принял подобное решение. Да, у него под рукой весьма кстати отыскалось верное вооруженное подразделение, а также человек, способный добыть ключ от власти. Однако это вовсе не значило, что надо бросать все и пускаться в поход за короной председателя Макросовета. Я знал арбитра как талантливого организатора, обладающего стратегическим мышлением. Только идиот мог признать принятое за три дня решение о захвате власти взвешенным и продуманным. Хатори был прекрасно осведомлен о последствиях такого поступка. Провести остаток жизни в заснеженной Антарктиде его не тянуло, как любого нормального человека.

Здесь крылось нечто особое, о чем капитан Гроулер мог только догадываться. Новоиспеченный диктатор и его клика – проклятье, когда-то я уважал каждого из этих людей! – явно осознавали, на что замахиваются, и верили, что их мероприятие увенчается успехом. А вот в связи с чем они были столь уверены?

Опять сплошные домыслы: мои бывшие собратья владели достоверной информацией о состоянии дел там, куда они вознамерились вероломно вторгнуться. А то, что сегодня обстановка в высших кругах власти, мягко говоря, нестабильна, за время кризиса успел понять даже самый безмозглый фиаскер.

Вопрос лишь в том, насколько она нестабильна?

Придется снова довольствоваться догадками. Недавно Кауфман упоминал о парадоксе яйца и курицы. Передо мной встала похожая проблема. Что случилось раньше: кризис в правительстве или сбой в работе «Серебряных Врат»? Любой из этих катаклизмов мог быть как причиной, так и следствием другого. Либо Макросовет оказался бессилен перед стихийным бедствием, охватившим виртомир, либо неурядицы внутри правительства как раз и породили это бедствие.

Яйцо или курица? Извечный спор о первичности, в котором все почему-то забывали про петуха, без которого из яйца все равно ничего бы не вылупилось. Возможно, что в петухе каким-то образом и кроется разгадка парадокса. Так и в моем случае: наверняка, зациклившись на фрагменте проблемы, я в упор не замечал остальные ее части, в которых, вероятно, крылся ключ к разгадке.

Столь длительная мыслительная деятельность была нехарактерна для прежнего Гроулера. Опасаясь повторить судьбу привратника Уильяма, почившего в бозе от умственного перенапряжения, я решил отложить мозговой штурм на некоторое время и поспать. «Утро вечера мудренее» – гласила древнерусская поговорка, хотя каким образом отличить на нулевом ярусе первое от второго, народная мудрость умалчивала.

Я редко вижу во сне кошмары. Очевидно, от них меня спасают хорошие нервы и плохая впечатлительность. Однако сегодня мой сон был беспокоен и прерывист – сказывалось обилие пережитых впечатлений, способных расшатать даже самые крепкие нервы…

– … Девять! – рявкнул Ахиллес, стискивая шею дяди Наума железной хваткой. Что ждет нас на счет «десять», если не подчинимся, Блондин уже говорил. Огневая мощь «Всадников Апокалипсиса», противопоставленная нашему жалкому вооружению, вынуждала меня признать поражение, что я и намеревался сделать, как любой здравомыслящий человек в безвыходной ситуации. Я не имел права рисковать жизнями Кауфманов, проверяя, блефует Ахиллес или нет. В конце концов, я сам втравил их в неприятности, когда согласился сотрудничать с Санада, чью двуличность раскусил практически сразу. Бросить оружие и сдаться на милость победителя – вполне закономерный финал после такой опрометчивости, а там уже будь что будет…

Я с большой неохотой опустил «метеор», однако пальца со спускового крючка пока не снимал. Последние мгновения, когда капитан Гроулер еще чувствует в себе силу, наводящую на врага страх. Сила эта испарится бесследно, как только баллиста упадет наземь. А дальше ничего, кроме унижений и позора. И так – до самого момента смерти, срок и характер которой будут зависеть от желания победителя.

«Десять!..»

Именно это хотел крикнуть Ахиллес и даже рот успел раскрыть. Однако не крикнул, поскольку его заложник вдруг захрипел, затрясся всем телом и закатил глаза. Язык Кауфмана вывалился, колени подогнулись, а сам он мешком повис на руке Блондина, отчего тот, пытаясь сохранить равновесие, едва не отдавил ноги прятавшемуся у него за широкой спиной Хатори.

Для меня припадок дяди Наума случился столь же неожиданно, как и для остальных. Еще пару секунд назад Кауфман смотрел на меня вполне осмысленным взглядом и даже подавал какие-то знаки и вот уже бьется в агонии, хрипя, пуская пузыри и обламывая ногти о доспехи Ахиллеса. Я решил, что ублюдок Блондин чересчур сильно нажал на шею заложника своей усиленной «форсбоди» рукой. Хотя, говоря по правде, Ахиллес был далеко не новичок в обращении с интерактивными доспехами и допустить подобную ошибку не мог в принципе.

В чем же тогда дело? Неужели сердце бедного дяди Наума не выдержало каскада потрясений, случившихся с ним за последнее время? Крепись не крепись, но если ты уже тридцать лет как пенсионер, ничего не попишешь…

Впервые в жизни я увидел, как бесстрашный капитан «Всадников» растерялся. На лице Ахиллеса появилась гримаса отвращения, и он брезгливо отпихнул от себя агонизирующего заложника так, словно боялся заразиться от него этой внезапно проявившейся болезнью.

В зале раздалось два крика, слившихся в один, душераздирающий и протяжный. Первый голос принадлежал испуганной Каролине, чей отец бился сейчас на полу в страшных конвульсиях. Кэрри вторил панический вопль арбитра. Хатори отпихнул Ахиллеса и навис над дядей Наумом, угрожая расплющить его своим безразмерным брюхом. Руки Санада ходили ходуном, а лицо стало пунцовым.

Будучи только что в центре общего внимания, мы с Каролиной вдруг переместились для этой банды на второй план. Взгляды всех без исключения врагов сошлись на бесчувственном Науме Исааковиче, продолжавшем заходиться в жутком, выворачивающем наизнанку хрипе. Не придумав ничего лучше, арбитр несколько раз хлестнул Кауфмана по щекам. Не помогло, наоборот, конвульсии дяди Наума лишь усилились.