– Госпожа баронесса, – пролепетала мадам Легран, теряя голову, – куда же вы? Сударыня! Вам нельзя вставать!

Но сударыня только отмахнулась и двинулась дальше. По здравом размышлении мадам Легран решила, что все равно не угонится за госпожой баронессой, и решила пожаловаться на нее кому следует.

В кабинете доктора Гийоме собрались все трое медиков. Главный врач нервно курил, расхаживая по комнате. Шатогерен обмяк в глубоком кресле и прислонился головой к его спинке. Что же до Филиппа Севенна, то он говорил о мадам Ревейер, которая предпринимает отчаянные попытки, чтобы вернуться в санаторий. Ее муж готов дать большие деньги на исследования доктора Гийоме с тем, однако, условием, что, если тот откроет лекарство от туберкулеза, оно будет названо именем его жены.

– Какое лекарство, дорогой мой! – невесело усмехнулся Гийоме. – По-вашему, научная работа – нечто вроде ухода за садом, которым можно заниматься в любое время и в любом настроении? Черт возьми, наука требует самоотречения, ясной головы, колоссального времени, идеальных условий, наконец! Как я могу чем-то заниматься, когда в санатории творится черт знает что? Ах, мадам Легран! Надеюсь, вы не принесли нам дурные вести?

Мадам Легран порозовела от волнения и сказала, что она ни в коем случае не хотела тревожить месье Гийоме, но госпожа баронесса встала с постели и вышла из дома. Шатогерен в изумлении поднял голову.

– Вышла из дома? Сама? – не веря, переспросил Гийоме.

– В сопровождении шевалье и своего кузена.

– И куда она направилось?

– По-моему, на берег, – подумав, ответила мадам Легран.

Гийоме вскинул вверх обе руки, словно сдаваясь.

– Поразительно! Скажите, Рене, вы можете себе представить что-то подобное? Ее чуть не убили, она едва не утонула, и вот – дня не прошло, больная снова идет на берег. Зачем? Женщины, женщины! – Доктор повернулся к Севенну: – Филипп, сходите за мадам Корф. Объясните ей, что, если она простынет на ветру, я ни за что не ручаюсь. И заставьте ее лечь в постель!

– Я пойду с вами, – присоединилась мадам Легран к Севенну.

Они нашли Амалию, ее кузена и Шарля на берегу возле какой-то груды, напоминающей человеческое тело. Но, приблизившись, сиделка поняла, что это и впрямь тело, и ее охватил невольный страх.

– Значит, труп мне не померещился, – проговорила Амалия, ни к кому конкретно не обращаясь. – Он и в самом деле был там… в волнах.

Рудольф обернулся, заметил мадам Легран с молодым врачом и кашлянул.

– Поговорим потом, – негромко уронил он.

Севенн потребовал объяснений. Рудольф рассказал, что художница заметила на берегу тело, сообщила о нем англичанам, а он узнал уже потом. Судя по всему, труп пробыл в воде не слишком долго, хотя чайки и успели его поклевать. Да, и о том, кем является утопленник или убитый, он, Рудольф фон Лихтенштейн, не имеет ни малейшего представления, равно как и его спутники.

Пришлось послать за инспектором Ла Балю, который прибыл через час. Заодно инспектор захотел узнать подробности нашумевшей дуэли, о которой говорила вся Ницца. Дуэль, как утверждали осведомленные источники, состоялась из-за прекрасных глаз некой русской баронессы, находящейся в санатории. Почему-то ни Шарль, ни Рудольф даже не вздумали оспаривать сию версию, что, разумеется, делало честь их скромности.

– Я полагаю, – произнес инспектор, нерешительно поглядывая на труп, – что несчастный… гм… все же утонул.

– Если, конечно, он имел привычку плавать в одежде, – сухо ответил Севенн. – Простите, месье, но я так устроен, что называю кошку кошкой.

– Мужчина мог упасть с палубы корабля, – возразил Ла Балю.

– И его не хватились? – Тон Шарля был самым невинным.

Однако Амалия встала на защиту инспектора. Что бы ни случилось с неизвестным, объявила она, месье Ла Балю наверняка доберется до истины. В конце концов, такова прямая обязанность полиции – разбираться с неопознанными трупами.

– Кузина, – прошептал Рудольф, когда они вернулись в апартаменты Амалии и Шарль на минуту куда-то отлучился, – должен признаться вам, что происходящее нравится мне все меньше и меньше. Если за всем стоит Эстергази…

И он изложил Амалии, почему граф мог быть заинтересован в устранении своих сотрудников.

– Мне пришло в голову то же самое, – спокойно промолвила молодая женщина. – Хотя, насколько я понимаю, похищенное письмо не появилось в прессе, никто не шантажирует правительство Богемии и вообще ровным счетом ничего не изменилось.

– За исключением того, что люди, которые могли знать что-либо о гибели кронпринца, исчезают один за другим, – добавил Рудольф.

– Кстати, о людях, которые могли что-то знать… Как вы думаете, кузен, кто лучше всего знает мужчину?

– Его женщина? – тотчас же предположил фон Лихтенштейн.

– Именно, – кивнула Амалия. – Среди тех, кого вы мне назвали, меня заинтересовало одно имя. Мари д’Эвремон. Что вам о ней известно?

– Мне? Да ничего, по правде говоря, – ответил Рудольф. – Если хотите, могу рассказать вам про дочь герцога Савари, с которой у кронпринца был роман. Что касается Мари, то она, похоже, просто-напросто служила им ширмой.

– Нет, дочь герцога меня не интересует, – возразила Амалия. – Шарль возвращается, я слышу его шаги… Мне нужна именно Мари д’Эвремон. Если вас не затруднит, наведите о ней справки, я буду вам чрезвычайно благодарна.

Шевалье, который вернулся с охапкой пестрых роз, с неудовольствием увидел, что немецкий кузен никуда не провалился (как того хотелось бы офицеру), а смирно сидит напротив Амалии, изучая какую-то русскую газету. Преодолев секундное раздражение, Шарль стал расставлять цветы в вазы. Одновременно он обдумывал вопрос, нельзя ли к чему-нибудь придраться и вызвать Рудольфа на дуэль, чтобы уж окончательно избавиться от него. Хотя, с другой стороны, если Амалия привязана к своим родственникам, такой поступок мог ее огорчить, а офицер ни за что на свете не хотел огорчать баронессу.

– Рудольф, – тихонько сказала Амалия, когда Шарль отошел и не мог ее слышать, – вы держите газету вверх ногами.

Кузен вздохнул, положил газету, поцеловал Амалии руку и нехотя удалился. По правде говоря, ему совсем не хотелось оставлять молодую женщину одну, но он рассудил, что Шарль де Вермон о ней позаботится. Вскоре явилась мадам Легран, которая принесла лекарство для госпожи баронессы. Вслед за сиделкой пришел доктор Гийоме, который выпроводил шевалье и осмотрел больную.

– И все-таки вам следовало сказать инспектору Ла Балю о том, что с вами произошло, – хмуро заметил он.

– Полно, доктор, – улыбнулась Амалия, – ничего ведь страшного не произошло. А рука… рука заживет.

– Я ценю ваше самопожертвование, – возразил Гийоме, – но что, если вы простудитесь? При вашей болезни последствия могут быть весьма плачевными. Вы только начали выздоравливать, и тут этот случай…