того, что общая воля, которую он сам олицетворял, не может быть надежно выражена парижским народом.

Революционная карьера Робеспьера, как представляется, содержит множество доказательств того, что он стремился к власти, а его стремительный взлет к известности практически полностью соответствует усилению авторитарного характера революционного режима. В период между свержением короля в августе 1792 г. и принятием новой конституции в июне 1793 г. во Франции не было никакого официального государственного аппарата, кроме национального законодательного собрания. Несмотря на то что депутаты придумывали все на ходу, им все же удалось принять законы, которые обязывали призывать людей в армию, учредить Революционный трибунал для суда и наказания за измену, установить максимальный контроль над ценами на важнейшие товары (в частности, на хлеб) и создать то, что быстро превратилось в коллективное военное министерство. Расположенный в Комитете общественной безопасности, он быстро стал институциональным центром политической силы монтаньяров. К августу 1793 г. вся свобода слова была ограничена, а Национальный конвент, ослабленный в результате чистки жирондистов, подкреплял решения комитета "резиновой печатью".

 

 

Комитет, в котором доминировал Робеспьер, вел себя так, словно большинство его членов стали не коллегами, а его личными "секретарями". Однако Робеспьер по-прежнему зависел от поддержки и лояльности небольшой группы союзников, настолько, что его правление можно охарактеризовать как коллективную диктатуру, в которой он был первым среди равных. Хотя более прагматичные взгляды его друзей и союзников могли бы обеспечить возможность компромисса или терпимость к ошибкам, Робеспьер часто был суров и непримирим, и многие депутаты опасались моральной правоты, лежащей в основе его политики. Как он хорошо знал, многие депутаты называли его диктатором, и он мог принять это звание только в том случае, если они признавали, что он всего лишь выполняет судьбу народа. 10 января 1794 г. он заявил, что те, кто выступает против него, являются настоящими "тиранами" и именно они, а не он, угрожают революции.

В политике Робеспьера политический прагматизм сочетался с идеологическими принципами, что, как представляется, объясняло практически все его решения, даже если эти объяснения зачастую были известны только ему самому. Например, 18 декабря 1791 г. Робеспьер произнес речь в Якобинском клубе, в которой утверждал, что объявление войны Австрии неизбежно приведет к установлению политической диктатуры.

 

Война - это всегда первое желание могущественного правительства, которое хочет стать еще более могущественным... Именно на войне исполнительная власть проявляет самую страшную энергию и осуществляет своего рода диктатуру, которая может только пугать наши зарождающиеся свободы; именно на войне народ забывает те принципы, которые имеют самое непосредственное отношение к гражданским и политическим правам, и думает только о событиях за границей, отвращает свое внимание от своих политических представителей и своих судей и вместо этого возлагает все свои интересы и все свои надежды на своих генералов и своих министров...

 

Именно во время войны привычка к пассивному повиновению и слишком естественное увлечение успешными полководцами превращают солдат нации в солдат короля или его генералов. [Таким образом, вожди армий становятся вершителями судеб своей страны и меняют баланс сил в пользу той группировки, которую они решили поддержать. Если это Цезари или Кромвели, то они сами захватывают власть.

 

В случае войны Законодательное собрание должно, прежде всего, подчинить своей воле царя и очистить армию от противников революции. Если бы это было сделано, то собрание смогло бы руководить военными действиями. 2 января 1792 г. Робеспьер также прозорливо предсказал, что страны, "освобожденные" французскими войсками, будут возмущены их оккупацией:

 

Самая экстравагантная идея, которая может родиться в голове политика, - считать, что достаточно войти в чужой народ силой оружия, чтобы заставить его принять свои законы и свою Конституцию. Никто не любит вооруженных миссионеров, и первый совет, который дает природа и благоразумие, - отвергнуть их как врагов.

 

Затем он добавил, что "декларация прав - это не луч солнца, который падает на всех в один и тот же момент".

Хотя в основе его прогноза, вероятно, лежал прагматический анализ экономического бремени, которое военная оккупация могла бы наложить на иностранное население, позиция Робеспьера вполне соответствовала стремлению Руссо к маленькому государству, в котором было бы возможно прямое участие в политической жизни. Граждане оккупированных стран, таких как Бельгия или Пьемонт, были не только физически удалены от Парижа, но и сформированы другой культурой. 2 января 1792 г. Робеспьер отметил, что корона сама хотела войны, и утверждал, что одного этого факта достаточно, чтобы оправдать сопротивление. Далее он стал связывать поддержку войны жирондистами с роялистскими симпатиями, хотя жирондисты имели совсем другие мотивы, чем корона. Таким образом, его оппозиция войне сочетала в себе оппортунизм (использование возможности связать жирондистов с короной), проницательный политический анализ (предсказание того, что иностранное население не будет приветствовать оккупацию французами) и идеологическую последовательность (ограничение масштабов революции французской нацией, имеющей общую культуру и политические принципы).

5 ноября 1792 г. Робеспьер выступил с аналогичной речью перед Национальным конвентом, в которой он выступил против наказания тех, кто возглавил восстание 10 августа. С одной стороны, Робеспьер утверждал, что низложение короля стало фактом, которому Национальное собрание обязано своей легитимностью. Преследование руководителей восстания, таким образом, подорвало бы авторитет законодательного органа и одновременно укрепило бы позиции роялистов, добивавшихся возвращения короля на трон. С другой стороны, низложение короля путем прямого действия народа, пусть и несовершенного как выражение всеобщей воли, все же было предпочтительнее законодательного акта. Непризнание этого акта парижского народа лишь отвратило бы революцию от ее идеологической миссии.

Пожалуй, самое яркое идеологическое противоречие в рево-люционной карьере Робеспьера возникло несколько месяцев спустя во время суда над королем. Хотя жирондисты, как и все остальные депутаты, считали короля виновным в преступлениях против революции, они не хотели отправлять Людовика XVI на эшафот. Надеясь, что французский народ окажется более снисходительным, чем депутаты в Национальном конвенте жирондисты предложили провести общенациональный референдум, чтобы народ мог выразить свою волю по поводу того, следует ли казнить короля. По словам Жерома Петиона: "Ни отдельный человек, ни меньшинство не могут отклониться от общего волеизъявления, иначе не будет общества". Хотя референдум несколько противоречил их общей позиции, согласно которой Конвент был компетентен и должным образом уполномочен интерпретировать и проводить в жизнь "Общую волю", он представлял собой гораздо более серьезную проблему для монтаньяров, для которых прямое политическое действие (в данном случае референдум) являлось главным принципом. Хотя Фабр д'Эглантин неоднократно утверждал, что сам Руссо считал, что "Общая воля" никогда не может быть достоверно выявлена в первичных собраниях (где и должен был проводиться