– Мудрость учит нас, что торговля созидает умиротворение и процветание, в то же время война несет только бедность и дальнейшую распрю. – Она вела сознательное рассуждение, но хану мстилась полузавороженной, ибо дарила вниманием окно.

– Есть род мудрости, Ваше Величество, – продолжил он, в сущности столь же машинально, как и она, – что являет собой лишь предостережение, скрытое покрывалом софистики. Есть иной род, неукрашенный, и сия мудрость гласит, что слишком сильный упор на нужды купечества порождает нацию, слабую морально и телесно, добычу для народов сильнее.

– С сим согласились бы и в Альбионе многие наши стоики, – молвила она. – Однако миру должно поощрять все и всяческие философии, я полагаю, и обязательство праведника – защищать слабого, содействуя сильному. – Она едва понимала, что именно сказала, ибо слова были почти зазубренными, дипломатической привычкой; однако Убаша-хан, хоть и отвечал в схожей манере, нашел их важными. – Ибо в очевидной слабости кроется значимая сила, – продолжила она, бросив очередной взгляд на Сшибку, где сражались ныне два новых рыцаря. – Разумеется, татарский народ славится проницательностью и должен сие понимать.

Посланник сказал:

– Подобное верование может стать опасным для того, кто его исповедует. Мощь может растаять исподволь.

– Если только не напоминать постоянно о необходимости поддержания сей мощи, милорд. – Она улыбнулась, встала, дабы взглянуть, как рыцари уравнивают копья и, развевая накидки, устремляются один на другого во весь опор. Столкновение, оживление: оба соперника, преломив копья, но удержавшись в седлах, возвращались на свои места к свежему оружию. – Если я, к примеру, стану слабеть, вы, как друг, будете готовы помочь мне, я уверена.

– Воистину, Ваше Величество. – Убаша-хан насладился переговорами куда более Королевы. Он осознал, на что она намекает: стягивание Татарией войск вдоль арабийских границ послужит для Альбиона сигналом тревоги. И он был удовлетворен, ибо ровно сего ожидал от дипломатии.

– Мой лорд Канзасский! – Королева приветствовала загорелое длинное лицо с неподдельным удовольствием. – Вы так пока и не вернулись на свои девствийские земли?

– Вскоре, Ваше Величество. Слишком многое меня здесь удерживает. И я не пропустил бы Сшибку. – Елейный дворянин ухмыльнулся, склонившись поцеловать ее руку в перчатке. Его облачение составляли дублет и рукава с буфами всех оттенков желтого, короткая лиловая накидка через плечо и широкополая оперенная шляпа, кою он, нагибаясь, снял.

Она его подразнила:

– Вы в высшей степени цветасты, милорд, для стоика.

– Сегодня я разоделся для Королевы, – ответил он.

– Вы делаетесь идеальным придворным, милорд. – Убаша-хан деликатно удалился, и она похлопала кушетку, приглашая лорда Канзаса присесть.

Тот оскалился, подчинясь.

– Честь по чести, мадам, я ощущаю себя фаршированной тыквой.

Она комически помрачнела.

– Вы глядитесь чрезвычайно импозантно, милорд. Радует ли вас Сшибка?

– Весьма.

– Вы не участвуете?

– Нет, мадам. Я малоопытен в церемониальных стычках, и прислуги у меня недостаточно. Не здесь.

– Вы привезли совсем мало челяди, как я слыхала.

– Привычка, мадам, ибо часто я, как вы знаете, путешествую лишь в обществе солдат.

– В Девствии тоже проводят сшибки. Я о них слышала.

– Изысканные, Ваше Величество.

– Но, как стоик, вы порицаете помпу, да?

– Я признаю потребность в ней, мадам. Здесь, во всяком случае. Я, как и графиня Скайская, – явственно жалея о нетактичности, он продолжил почти без паузы: – Предпочту более простые способы поддержать достоинство Государства. Однако они придут, я думаю, со временем. Старые воспоминания должны сокрушиться под весом галантности.

– Я разделяю сие мнение, – сказала Королева. – И завидую вашей пасторальной девствийской жизни. В Канзасе безмятежно, милорд?

– Слишком безмятежно для человека моего склада по временам, мадам. Вам ведом девствийский темперамент в общем, я полагаю. Мы довольны страной. Мы в безопасности. В мире с соседними народами и – ныне – с Альбионом.

– Восстания были не слишком многочисленны.

– И против не Державы, но ее представителя. – Он давал понять, что разумеет Герна.

– Да. – Глориана потерла глаз и зарылась подбородком в воротник. – Ну а случись война? Поддержат ли нас девствийские нобили?

Лорд Канзас был застан врасплох.

– Война?

Она положила пальцы на его предплечье.

– Сегодня никакие войны не начнутся, милорд. По крайней мере я о таких не знаю. Я всего лишь задала гипотетический вопрос.

– Девствия отправится на войну. Неохотно. Но отправится.

– Как я и думала.

– Проблема сих Жакоттов, мадам. Вряд ли она достигла таких масштабов?..

– Никаких масштабов, милорд. Разве что Жакотты справедливо разгневаны убийством сестры и исчезновением отца. Но они остудятся.

– Ни единого из них нет на Сшибке.

– Вы заметили? – Она устало и согласно улыбнулась. – Вестимо. Сей год они воздерживаются. Жакотты и их родичи. Кто их обвинит? Однако они, заверяю вас, с нами воссоединятся.

– Надеюсь, мадам. Сир Амадис. Его супруга была Жакотт, верно?

– Призвана домой. Сиру Амадису дозволено ехать с нею, но он отказался. Они разделены. Сие ненадолго. Сир Лепсий Ли отбыл со своей половиной в Кент, забрав прислугу со Двора.

– Вас не задевает подобное вероломство, мадам?

– Мы – Держава, милорд, и потому не обладаем чувствами. – Скрыв гримасу, она вновь воззрилась на турнир. Ее пальцы остались на его руке. – Ваша сельская прямота освежает нас, лорд Канзас, но не всегда подходяща для Двора.

Он фыркнул:

– Вы простите меня?

– Вы чаруете нас, как всегда, милорд.

Приблизился прищуренный лорд Монфалькон.

– Мой лорд Канзас?

Тот поднялся и склонился:

– Ваша милость.

В тот миг Королева Глориана поняла своего лорда Монфалькона: Лорд-Канцлер смотрел на девствийского дворянина как на годного соискателя. Одобряет ли он сие? И ухаживал ли за нею Канзас? Она взглянула на одного, потом на другого. Обмахнула веером щеку.

– Вы возлюбили наш Двор, с очевидностью, – сказал лорд Монфалькон.

– Равно я люблю и весь остров. – Девствиец осторожничал. Он продолжал разговор с неохотой, возможно потому, что опасался Монфальконовых сверхчувствительных трактовок.

Серый лорд в черных одеждах медлительно двинулся к Глориане, почти угрожающе, и лорд Канзас поневоле дернул рукой, видимо, чтобы его остановить. Затем возложил ладонь на навершие своего кортика.