– Я была там, – молвила она. – Я видела, что с тобой произошло. Я это чувствовала. Не могу сказать, что твои преступления должны остаться безнаказанными, но судить тебя буду не я.

Коул промолчал, не находя слов.

– Вернись с нами в Круг, – продолжала рыцарь-капитан. – Если Рис намерен доказать Лорду-Искателю свою невиновность, ему понадобится свидетель. Если же проклятие с тебя не спало, мы устроим так, чтобы Лорд-Искатель смог тебя увидеть, как увидела я. А потом… потом я выступлю в твою защиту. Это все, что я могу тебе предложить.

Рис одарил рыцаря-капитана благодарной улыбкой, но она даже не посмотрела в его сторону. Взгляд ее был все так же прикован к Коулу… честный, искренний взгляд. Коул ей верил.

– Чего ради ты станешь за меня заступаться?

– Потому что долг храмовника прежде всего в том, чтобы защищать магов. Рис говорил, что мы не сумели тебя защитить… и он прав. Если Церковь хоть чем-то может помочь тебе, я уверена – мы постараемся не упустить этой возможности.

– Церковь, – сказал Рис, – скорее всего, пожелает сделать его Усмиренным. И ты это знаешь.

На лице ее отразилось сострадание.

– Неужели это так страшно?

Жить, не видя снов, не ведая воспоминаний. Жить, не боясь ежеминутно, что тьма поглотит тебя и навечно растворит в себе.

– Нет, – пробормотал Коул. – Совсем не страшно.

Рыцарь-капитан протянула ему руку… и Коул принял ее.

Возвращаясь вместе со всеми в Вал Руайо, Рис старался не думать о том, что ждет его в Белом Шпиле. Это было нелегко. Глухая враждебность, накалявшая обстановку в отряде, грозила выплеснуться наружу при первом же неосторожно сказанном слове, а потому все предпочитали помалкивать, и Рис, таким образом, слишком часто оставался наедине с невеселыми мыслями.

Он старался не спускать глаз с Коула. Видно было, что юноше трудно проводить столько времени в обществе людей, которые его видят, и каждое утро, когда все просыпались, Коул заново удивлялся тому, что за ним не только наблюдают, но и помнят его.

Исключением стал Фарамонд. С одной стороны, печально было смотреть на Коула, когда тот обнаружил, что проклятие никуда не делось, с другой стороны, интересно понаблюдать за действием самого проклятия. За все время, что Рис был знаком с юношей, ему ни разу не подвернулось случая увидеть, что происходит, когда Коул надолго остается в компании обычного человека. Фарамонд попросту не видел юношу – до тех пор, пока кто-нибудь не привлекал его внимание к Коулу, и всякий раз, когда это происходило, эльф заново удивлялся тому, что в отряде вдруг появился «незнакомец». О том, что их уже знакомили, он в упор не помнил, а через пару минут снова не замечал Коула.

Что за магия могла сотворить такое явление? До того как они попали в Тень, Рис рассказал своим спутницам о Коуле, и с тех пор они ни разу не забыли его имени. Почему же с Фарамондом иначе? Неужели только потому, что Коул здесь, рядом? Если именно встреча с Коулом в Тени позволила всем остальным увидеть и запомнить его, может быть, в этом и состоит способ раз и навсегда покончить с проклятием? Вот загадка, которую Рис, скорее всего, никогда не сумеет разгадать.

Присутствие Адриан ничуть не облегчало ему жизнь. Она, похоже, злилась на всех сразу. Считала, что Евангелина непременно их предаст, и ничуть не стеснялась вслух высказывать свои подозрения. В присутствии Винн Адриан закипала от ярости, с кислым видом пускалась в рассуждения о том, как старая чародейка могла бы ее поддержать, – рассуждения эти, вне всяких сомнений, предназначались и Рису, – или заводила с ней спор о важности трудов Фарамонда. Адриан была убеждена, что, едва они перешагнут порог Белого Шпиля, им предстоит вступить в жаркую схватку, и то, что Винн отстранялась от борьбы, приводило ее в большее бешенство. Коула она избегала как чумы, а если он подходил слишком близко, одаряла его осуждающим взглядом.

С Рисом она вовсе не разговаривала. Ледяное молчание изрядно действовало ему на нервы, особенно с тех пор, как Винн составил компанию Фарамонд и Адриан пришлось сесть за спину к Рису. Взгляд ее неотступно буравил его затылок; кольцо рук, обхвативших его за пояс, давило так, что становилось трудно дышать. В глубине души Рис гадал, удастся ли им с Адриан снова стать друзьями, но в то же время злился на ее эгоистическую убежденность, что все непременно должны разделять ее мнение.

Евангелина была целиком поглощена дорожными хлопотами. С тех пор как отряд покинул крепость, она предпочитала хранить молчание. Рис подозревал, что это как-то связано с отрядом храмовников, который поджидал их за стенами Адаманта. Евангелина вместе с храмовниками отъехала в сторону, и, судя по всему, у нее состоялся жаркий спор с командиром отряда. Адриан шепотом твердила, что им следует приготовиться к бою, и ее предостережения в тот миг показались Рису не такими уж надуманными.

В конце концов все обошлось. Командир храмовников жестом велел своим людям отдать Евангелине запасного коня вкупе с кормом и провизией. Те, хотя и с угрюмым видом, повиновались, а командир снова обратился к Евангелине. Что он говорил, Рис расслышать не мог, но его недовольное лицо было красноречивей всяких реплик. Затем храмовники развернулись и без единого слова ускакали прочь.

Неужели они и вправду собирались напасть на магов? И Евангелина сумела их разубедить? Вернувшись, она ничего не сказала о происшедшем, лишь отрывисто велела отправляться в путь – и чем скорее, тем лучше. Спутники поспешили исполнить ее приказ.

Шейла, едва они выехали в пустыню, сделалась невыносима. Совсем несносной против обычного. Женщина-голем беспрестанно сетовала на то, что кони едва бредут по песку под встречным ветром. В первый вечер, когда наконец устроили привал, Шейла причитала больше часа, монотонно перечисляя недостатки «мягких» людишек – длиннейший список, в котором не последнее место занимала способность уставать.

Все прочие терпеливо сносили сетования голема, хотя Рис заметил, как Евангелина время от времени выразительно закатывала глаза к небу. Зато Фарамонд был в восторге от того, что впервые в жизни повстречал самого настоящего голема, и засыпал Шейлу разнообразными вопросами. Ответы ее были по большей части образцом ехидства. Когда эльф спросил, из какого материала она изготовлена, последовал ответ: «Из окаменевшего дерьма магов». На вопрос, каким образом она появилась на свет, Шейла пустилась в пространные разглагольствования о големах-мамочках и големах-папочках, которым Фарамонд верил целых пять минут. Потом эльф захотел узнать, как она ухитряется что-то видеть горящими дырами орбит, заменявших ей глаза. Шейла любезно пояснила, что на самом деле она предпочитает вставлять глаза, которые собственноручно вырывает у «мягких» созданий, – в особенности эльфийские.

После этого Фарамонд от нее отстал – по крайней мере, на время.

Следующее утро Шейла начала с подробного описания того, какие звуки издают во сне ее спутники. Далее последовали замечания о том, как медлительно продираются они сквозь наихудшую бурю, какая только застигала их в здешней пустыне. Львиная доля издевок относилась к Винн, причем слова «дряхлое» и «ржавое» звучали на каждом шагу.