Михаил побежал к вагону. Оттуда донесся его голос:

— Дети мои! Мы работаем! Я договорился! С собой только костюмы, грим и легкий реквизит! Дети ждут! С собой можно взять птиц и собак.

— А Мими? Я ее не оставлю.

— Я вас умоляю! Мими будет ждать тут. Ее нельзя!

— Миша, договорись, я без Мими шагу не сделаю.

— Ляля, успокойся, если ты не пойдешь, Мими пристрелят, если пойдешь, ее будут кормить, я договорился.

— Боже мой, где они возьмут питание? У нее же гастрит!

— Ляля, тут кругом одни врачи и солдаты. Мне обещали.

— Ты такой доверчивый, Миша…

— Я ей верю. Она как мы, немножечко выше. И я ей верю.

— Миша, я уже в костюме, пойдем так?

— Выходим, выходим! Вещи все оставить здесь. Берите грим, легкий реквизит и личные вещи, документы. Что унесете в руках! — повторял Михаил, хлопая в ладоши маленькими ручонками.

Лилипуты, как горох, посыпались из вагона.

— Всем на постах! — сообщил голос в эфире. — Метеорологи объявили к ночи штормовое предупреждение до шести баллов.

— Здесь Евдокимова. Сколько у нас времени?

— Часов пять, может, чуть больше.

— Уложимся. Начинайте кормить размещенных, всю документацию в первый ангар. К детскому ангару идут циркачи. Обеспечьте им коридор.

— Лейтенант Марков принял! Мы слышали, что идут добровольцы.

Циркачи направились в сторону детского ангара. И это было самое необычное шествие. Солдаты опускали автоматы, и непонятно было, что там творилось за стеклами противогазов. Смеялись, плакали? Кто-то выдохнул в рацию:

— Вот это картинка, жаль снимать нечем!

— Отставить болтовню в эфире! — оборвала его Наталья. — Это отважные люди. Давайте с уважением к ним относиться. Их вакцинировать первыми!

«Знали бы ситуацию, взяли бы «на караул», — подумала она. — Но не всем все надо знать».

В которой Стежнев ищет способ сбежать из госпиталя, а в карантинной зоне на свежем воздухе назревает бунт

Лишь ближе к вечеру Ермакову удалось договориться с Тумасяном о работе следствия от ФСБ в «грязной зоне». Изначально предполагалось, что группу возглавит Пичугин, а ему в помощь дадут молодых сотрудников, которые сами по себе не стоят ничего, за отсутствием опыта, но могут оказаться полезны на побегушках.

— А вы пробовали на это с моей колокольни взглянуть? — спросил Пичугин у Ермакова, когда тот озвучил свое решение.

Они сели на скамейку в курилке возле КПП, под натянутой маскировочной сеткой. Тени она давала мало, солнце, хотя и начинало клониться к горизонту, палило нещадно.

— Что вы имеете в виду? — спросил Ермаков.

— То, что я предпочел бы работать без помех. Я, простите, не воспитатель детского сада.

— Это вы зря. — Ермаков покачал головой. — Мы вам даем в помощь действующих офицеров…

— Вот и пусть действуют там, где от них есть прок!

— Геройствовать изволите?

— Нет. Геройство тут ни при чем. Просто…

— Ну, выкладывайте, не стесняйтесь.

— Хорошо. Я почти уверен, что Стежнев жив. И если это так, то опасность грозит всем без исключения, всем, кто находится в лагере. И чем меньше мы будем мотивировать его к дополнительной деятельности, тем лучше будет для всех.

— В покое предлагаете оставить?

— Нет, по крайней мере не пугать. Если он увидит, что в лагере работает следственная группа, он начнет поиск оперативных решений для обеспечения собственной безопасности. Он может замыслить побег, может завладеть оружием охраны. Да что угодно он может сделать. Мне пришлось оценить степень его отмороженности, уж поверьте. Он понимает, что нештатную ситуацию будут разбирать следователи, но чем меньше будет ажиотажа и активности, тем больше вероятность, что он не станет ничего предпринимать, а постарается уйти по-тихому. Вы лучше усильте контроль периметра и окружающей территории.

— Хорошо, допустим. Что вы конкретно предлагаете?

— Я предлагаю решение, которое не только всех устроит, но и будет наиболее эффективным. Я прекрасно понимаю, что все боятся идти в зараженную зону. И, я вас уверяю, в этом нет ни малейшей необходимости. Наоборот, от этого будет только хуже. Повторяю, спугнем Стежнева, если он в лагере, наверняка подтолкнем к активным действиям. А он в этом состоянии способен таких дров наломать, и опять будут жертвы. Так что с вас потом спросят.

Этот аргумент упал в благодатную почву. Ермаков задумался.

— Возможно, вы правы, — согласился он. — А справитесь?

— Так там задача плевая. Все главные свидетели у нас из четвертого вагона. А они в отдельном ангаре. Мне нужно взять диктофон в пакете и записать все показания так, чтобы это были не бумажки и их можно было бы вынести из зоны. Потом люди подпишут протоколы.

— Логично. Вижу, вы глубоко в теме.

— Говорю же, два дня уже покрутился. Поневоле поймешь, что к чему.

— Ну хорошо, вам тогда и карты в руки. Тумасян не дал нам ни одного «Кварца», так что идти вам придется в ОЗК и изолирующем противогазе. На жаре это сложно.

— Я вас умоляю! — рассмеялся Пичугин. — Это в Семипалатинске, после испытаний, в ОЗК и противогазе было сложно. А тут не Казахстан.

— Теперь понятно, почему генерал мне вас в таких ярких красках расписывал. Не будем терять время.

Облачившись, аналитик направился к поезду в «грязную зону». Вся она была огорожена колючей проволокой, и ею же частично были отгорожены несколько зон. На большее проволоки пока не хватало, но люди были напуганы, следовали инструкциям, так что проблемами пока и не пахло.

На въезде дежурили военные, тоже все в защитных костюмах и с оружием. Старший наряда проверил выданный Ермаковым бейдж, связался по рации с кем-то, затем разрешил следовать дальше.

Пичугин, двигаясь между рядами «колючки», мимо огороженных красно-белыми ленточками секторов, не мог отделаться от ассоциации с концентрационным лагерем. Близилось время ужина, в каждом секторе дымили полевые кухни, люди собирались в очереди за раздачей еды. Все были напуганы, и мужчины, и женщины. Общее угнетенное состояние усиливалось еще и от того, что сектора разделили по гендерному принципу — мужчин отдельно, женщин отдельно. Так оказались разделены друзья, любимые, даже семьи. Кто-то пытался перекрикиваться между секторами, но военные вежливо просили отойти от ленточек и соблюдать распорядок.

Лица многих мужчин были изрядно разбиты, скорее всего, в потасовках, возникших во время трехчасовой стоянки на жаре. Впрочем, беспорядки в вагонах могли начаться и раньше, сразу после объявления о закрытии поезда.