Конечно, если вагон возьмут штурмом, то любой, находящийся внутри, попадет под подозрение. Вот только Стежнев не собирался этого дожидаться. Открыв туалет спецключом, он наскоро намылил лицо и сбрил бороду и усы. Это сделало его неузнаваемым. Люди обычно замечают только самые яркие детали внешности, а растительность всегда составляет девяносто процентов представления о лице. Если же учесть нанесенные самому себе побои и кровоподтеки, то о случайном опознании можно было больше не беспокоиться.

Убрав опасную бритву в тот же карман, куда сперва спрятал чужой паспорт, Стежнев через окно туалета перебрался на крышу вагона. Место нехорошее, так как начинало светать, поезд шел медленно, будто прощупывая пути, вполне можно было бы спрыгнуть, но кругом голая степь, одинокого человека сразу заметят из поезда и сообщат, а значит, и догонят. Прыгать нельзя и оставаться на крыше тоже, потому что тень находящегося на крыше человека скоро могла четко прорисоваться, дополнив теневой силуэт поезда. К счастью, все туалеты заперли, во избежание разноса заразы, так что можно было попасть обратно в любой из вагонов, тихонько открыв его спецключом. А затем ускользнуть в тамбур и уже в другом вагоне затеряться среди пассажиров.

Никто его не узнает, документы есть. Владелец документов мертв, и его опознают не скоро, если вообще опознают. Разница между фотографией в паспорте и внешностью определится только через несколько дней. За это время что-нибудь придумается. Карантин рано или поздно откроют, и можно будет рвануть, куда захочется.

К тому же возникла мысль о болезни. Если заразился, то куда лучше под чужим именем получить медицинскую помощь на месте, а не попасться потом с болезнью где-то еще.

«Умер Кирилл, да и хрен с ним, — подумал Стежнев о своей прежней личности. — Все равно придется и имя другое брать, и легенду. Подкузьмил мне Ковалев, гореть ему в аду. Но ладно. Надо думать о будущем».

Как и предполагал Стежнев, влиться в толпу возбужденных пассажиров, среди которых было немало мужчин с разбитыми лицами, оказалось проще простого. И когда по мере выгрузки до него дошла очередь, он, совершенно уверенный в себе, сошел с подножки. Люди с оружием его не пугали, он повидал их достаточно на своем веку.

Во время выгрузки и распределения пассажиров Стежнев обратил внимание, что всех людей из четвертого вагона взялись размещать вместе. Оно и понятно, ведь у них риск заразиться от Еремеенко был выше, чем у остальных. Кириллу это было на руку, так как всего два еще живых человека могли бы опознать его и в измененном виде, проводница и толстушка Карина. Они общались с ним ближе всего, могли заметить что-то кроме дорогого костюма, бороды и усов. И обе они будут размещены в отдельном ангаре, лучше и не придумать.

Самого Стежнева после проверки документов и карманов разместили в одном из ближайших ко второму ангару мужских секторов, в палатке на шесть человек. Опасную бритву, чтобы ее не отобрали, Кирилл не задумываясь ввел себе в задний проход, прекрасно понимая, что сейчас никто не станет каждому пассажиру устраивать проктологический осмотр. К тому же нож так спрятать сложно, а опасная бритва в нынешние времена является настолько экзотичной, что о существовании такого предмета вообще мало кто задумывается в обычной жизни.

После размещения в секторе Стежнев заперся в биотуалете и не без труда извлек бритву, затем, обтерев ее туалетной бумагой, завернул в небольшой рулон, чтобы не раскрылась случайно, и спрятал за отворотом носка. Совсем не отягощать себя металлом Стежнев не мог, слишком привык к ощущению, которое дает человеку оружие. Без него он чувствовал себя хуже, чем голым.

И вдруг Кирилл заметил такое, что взволновало его. Отгороженные пластиковой лентой сектора хорошо просматривались, и там, через один сектор ближе к ангару, где распределили людей из четвертого вагона, он заметил грузную толстушку. Приглядевшись, он узнал в ней Карину. Конечно, с такого расстояния она не могла бы его узнать, да и не смотрела в его сторону, но почему она не в ангаре, не со всеми остальными пассажирами четвертого вагона?

Стежнев не стал перебирать варианты, понимая, что причины ему не важны. Куда важнее был результат, и надо было понять, насколько может нести угрозу такое близкое присутствие Карины.

«Ночью можно будет втихаря полоснуть ей бритвой по горлу, — подумал он. — Если дополнительную охрану не выставят. Пробраться к ней в сектор — дело пустяковое. Затем дождаться, когда она пойдет в туалет, и там же, в туалете, ее и разделать, как свинью».

Подумав о крови и мучениях жертвы, Стежнев ощутил заметное сексуальное возбуждение. Когда дело касалось убийства мужчин, оно не было таким ярким, и Стежнев на него не обращал особого внимания. А вот женщин ему убивать раньше не доводилось, не было причин и приказов. Все изменилось, когда Ковалев приказал убить Наталью Евдокимову, докторшу из РПН. Никак не удавалось привести себя в ощущение отчуждения, равнодушно нажать на спуск. Подсознательно он никак не мог отнестись к этому действию безразлично. Приказ исполнить надо, это не обсуждается, но убить такую женщину — это поднимало внутри невероятные эмоции. Между ним, киллером, и будущей жертвой установилась какая-то интимная связь, которую жертва не чувствовала и не должна была чувствовать, а вот он, Стежнев, получал огромный поток энергии, предвкушая ее смерть. Поджидая ее ночью в кустах на больничной парковке, представляя, как всадит в женскую грудь пулю, он пережил неожиданное и приятное ощущение. Стежнев так возбудился, что пришлось сбросить напряжение мастурбацией, которая не заняла много времени. Только это и помогло успокоиться, избавиться от дрожания руки и сделать точный выстрел. Затем, когда он пытал проводницу в купе и угрожал ей бритвой, возбуждение снова возникло, хотя и в меньшей степени. Тогда Стежнев понимал, что все это больше инсценировка, но весьма достоверная, иначе бы не добился нужного результата. Теперь же вожделение захлестнуло с новой силой, когда он представил, как перережет горло девушке и будет наслаждаться ее конвульсиями, похожими на оргазм. Его даже затрясло. Видимо, кроме природной склонности к садизму, сказалось еще и довольно долгое сексуальное воздержание. Собственно, после того сброса напряжения перед убийством Натальи у него и не было ничего. Сколько прошло времени? Два дня? Три? Столько событий произошло, что время искажается в памяти и кажется, будто пролетели недели.

«Может, толстуху сначала трахнуть, потом убить?» — всерьез задумался Стежнев.

Мысль была странной. Его партнершами, как правило, были худенькие школьницы, нимфетки-целочки, которых он покупал при надобности за побрякушки или деньги, а потом забывал. Не признавая латексной безопасности, брезгливый Стежнев таким образом старался уберечь себя от возможных половых инфекций и особенно от СПИДа. Такую, как Карина, он бы раньше никогда, даже теоретически, не смог бы трахнуть. Но после убийства Евдокимовой сама мысль о женских страданиях и смерти вызывала столь яркие садистские эмоции, что внешность объекта уже не имела значения. Теперь он понимал весь кайф от этого деяния. И он был так силен, что пришлось сделать могучее усилие в уме, чтобы подавить желание и унять дрожь в руках.