Жизнь неизменно возвращала его на эту поляну. И этот итог был неотвратим, он обрел ощущение смысла происходящего.

– Патрик, пожалуйста, брось ружье!

Он обернулся и нажал на спусковой крючок.

Тьма начала рассеиваться, и Патрик открыл глаза, тяжесть такая, словно грудь завалило камнями. Затем послышался голос Ханны, такой теплый.

– Пэтч? Пэтч? О Господи, Пэтч!

– Зажимай здесь, Ха. В этом месте нет мобильной связи. Пойду позову на помощь.

Патрик смотрел на темнеющее небо, но затем увидел Ханну. Вот оно – ничего больше в его мире не осталось.

Патрик лежал на спине, не понимая, как тут очутился. Наконец вспомнил, как дернулось в руке ружье и покалывание в пальцах.

В ее глазу слезы. Он попытался заговорить, позвать по имени:

– Ханна… Что случилось? Я ранен?

– Да, Пэтч. Но скоро подоспеет помощь. Очень скоро, обещаю.

– Мэтью?

– Он умер, Пэтч. Мэтью мертв.

– Я тебя спас?

– Ты меня спас, Пэтч. Конечно, спас. Я всегда знала, что ты меня спасешь.

– Он преследовал тебя, но на сей раз я его остановил.

– Да, да, он преследовал меня, Пэтч.

– Это он меня уволил. Вместе с Тревино.

– О, Пэтч!

– Я никогда не был на его стороне. Всегда был с тобой, Ханна.

– Знаю. Прости.

– Не за что. Это как освобождение.

– От чего?

– Не знаю. Что я сказал?

– Теперь все будет хорошо, Пэтч.

– Да. Я люблю тебя, Ханна.

– Я тебя тоже люблю. Очень сильно.

– Вот еще что… – Патрик хотел продолжать, но слов не осталось. Он собирался сказать, что любовь к ней освещала всю его жизнь. И надеялся, что Ханна услышала его.

Дыхание его покидало, все стало возвращаться в землю. Он стал не более чем соединением заимствованных частей, а их необходимо вернуть. Некоторые ему предоставили, какие-то он самовольно взял – из праха, из океанов, из полей, с неба. Настала очередь вселенной предъявить ему свои требования. Таков миропорядок.

Ханна моргнула. Свет ее глаза упал на Патрика подобно капле дождя, а он думал, как разбегаются его мельчайшие частицы, катятся с горной вершины камни, тонет в озере галька, все растворяется в синеве.

Озеро тоже синева. А ее глаз – озеро. Потому что так он видит. Его жизнь начинается с ней, озаренная светом ее глаза, и он погружается глубже в синеву.

Где они поцеловались. Поцеловались в первый раз и в последний раз. Патрика удивило, каким нежно отзывчивым оказался этот поцелуй.

В СИНЕВУ

В субботу утром я купил это в аптеке и таскал целый день, наблюдая, как колеблется мир, когда я неуверенно ступал с тротуаров, неловко поднимался по ступеням, и мои ноги были то слишком далеко, то слишком близко от меня. То же и с руками, в этом полумире они словно не принадлежали мне.

В восемь часов я переоделся и вышел в меркнущий свет. Когда одолевал нелегкую милю до Флэтайронского квартала, на улицах было людно. Я постепенно привыкал к ходьбе. Специально опоздал на пять минут. Хотел, чтобы в этот вечер ты явилась первой, Ханна.

Прежде чем войти внутрь, я заглянул в окно ресторана. Ты уже сидела за столиком, и от мысли, что я проведу с тобой хотя бы минуту, у меня закружилась от радости голова. Каково было бы провести с таким человеком, как ты, полжизни? Возникло ощущение, будто я наткнулся на нечто новое в мире – любовь, счастье, – и это открытие одновременно взволновало и испугало меня. А если бы я не нашел пути в твою жизнь? Передо мной мерцала награда, и я наконец понял, что в мире существует истинная любовь. Но вдруг я собьюсь с дороги и не попаду к тебе? Я затосковал, ужаснулся…

Когда официант проводил меня к твоему столику, ты подняла голову и, увидев меня, зажала ладонью рот. Я хотел помахать рукой, но неправильно оценил расстояние до угла стола и задел бедром; приборы сердито звякнули, опрокинулся бокал с вином, и его содержимое залило скатерть. Мужчина за столиком выругался, его жена взвизгнула. Я повернулся, чтобы извиниться, и, когда он увидел мое лицо, его злая гримаса сменилась на сочувственную.

– Черт! Прошу прощения. Позвольте…

Я потянулся за салфеткой, намереваясь вытереть лужицу.

– Не беспокойтесь, – остановил меня мужчина. – Чего не бывает.

К нам уже спешили официанты – ликвидировать последствия моей неосторожности.

– Моя вина, – настаивал я. – Позвольте заплатить мне за разлитую бутылку. – Я повернулся к женщине: – Вас не забрызгало?

– Ничего страшного. – Она провела пальцем по красным крапинкам на бежевой юбке. – Не о чем говорить.

– Вы уверены?

– Садитесь, отдыхайте. – Мужчина махнул мне рукой. – Наслаждайтесь едой. И вот вам мой совет: закажите салат из голубых крабов. Он очень вкусный.

– Спасибо. Еще раз извините.

– Все в порядке, – произнесла женщина. – Развлекайтесь.

Я повернулся к тебе. Ты прижимала к губам ладонь. Я двигался осторожно. А когда наклонился поцеловать тебя в щеку, ты прошептала:

– Тебе идет, Патрик.

Я сел и поправил повязку на левом глазу.

– Как по-твоему, не пора ли начать называть меня Пэтчем?

Ты рассмеялась и, глядя на меня, промолвила:

– Прекрасный вид. Лихой и слегка таинственный. А синий цвет – хороший выбор. Превосходно гармонирует с этим костюмом.

– Точно? – спросил я. – Это еще потому, что твой черный. Побоялся собезьянничать.

– Правильно, – кивнула ты. – Терпеть не могу, когда семейные пары выбирают одинаковый цвет медицинских аксессуаров.

– Хотел прочувствовать, каково это тебе.

Я стал рассказывать о дневном опыте жизни с повязкой на глазу – казалось бы, простое дело, а обернулось большими трудностями: проблемами с восприятием глубины пространства, ломотой в шее, поскольку часто поворачиваюсь в «слепую» сторону, бесконечными вопросами детишек, уж не пират ли я, на что я отвечаю, конечно, пират, и, замечая восторг на их лицах, добавляю, что зовут меня капитан Пэтч, и спрашиваю, нравится ли им пиратская шутка.

– Ты знаешь пиратские шутки?

– Всего одну: почему пиратов зовут пиратами.

– Понятия не имею, капитан Пэтч.

– Потому что они р-р-р-р…

Ты снова рассмеялась и так непринужденно, что я подумал: жизнь с тобой может быть только бурной и непосредственной.

– Знаешь, – продолжил я. – Со мной заговаривают люди. Незнакомые. Словно я теперь живу не в Нью-Йорке. И вот что странно: все ко мне добры.