Но они не уходят, а потому я поднимаюсь с дивана и иду, точно зомби, к входной двери. Дверь распахивается, на пороге возникают двое: мрачные лица, темная униформа. Они входят в дом, я, неуклюже посторонившись, пропускаю их и веду в гостиную. Мы садимся, и я жду, когда они начнут разговор. Мне не хочется слышать их слова, но я знаю, что придется.

– Мне очень жаль, миссис Уильямс, – говорит женщина-полицейский. – Но вашего мужа сбила машина, когда он переходил через дорогу. Машина… двигалась на высокой скорости, и, боюсь, ему не удалось увернуться…

Я смотрю на натертый пол, не зная, что сказать и как реагировать. Смотрю на туфли женщины-полицейского. Они начищены до такого блеска, что от носков отражается неяркий свет закатного солнца за окном. И чтобы забыть о том, что Эд умер во второй раз, я представляю себе, как эта женщина сегодня утром, собираясь на работу, стояла на кухне, надраивала туфли и думала о предстоящем дне. Приходило ли ей в голову, что сегодня ей придется сообщить кому-то о смерти мужа? И как это будет?

Я продолжаю упорно молчать. Затем перевожу глаза на ковер, замечаю царапины на деревянном полу на том месте, где пару недель назад стоял диван, который мы переставили. Я пытаюсь осознать, что в данный момент чувствую, что хочу сделать, но и на этот раз не могу понять, чего от меня ждут.

– Миссис Уильямс? – слышится чей-то голос.

Я поднимаю глаза. И вижу обращенные ко мне лица двух человек, они ждут, когда я пророню хоть слово.

– Я… Я… – Слова застревают в горле. Мне с трудом удается выдавить: – Где он?

Явно почувствовав облегчение, что можно наконец открыть рот, вперед выступает мужчина-полицейский:

– Его отвезли в «Роял фри»… – Он делает паузу. – Если хотите, мы можем отвезти вас туда.

Я оцепенело киваю, поднимаю с пола телефон и выхожу вместе с ними из дому к припаркованной неподалеку полицейской машине. Улица кажется странно притихшей, что вполне соответствует обстоятельствам. В глубине души я знаю, что мне следует известить близких о том, что произошло, и, пока автомобиль медленно катит в сторону больницы, я набираю знакомый номер. Джейн первая в списке. Моя лучшая подруга, и прямо сейчас мне очень нужно, чтобы кто-нибудь был рядом.

– Эй! – Джейн отвечает после первого гудка. Ее голос, беспечный и жизнерадостный, звучит настолько неуместно, что я судорожно вздыхаю. – Зо, что случилось?

– Эд… – хриплю я, давясь словами. – Это Эд. Он… Произошел несчастный случай, и… – Я не могу закончить. Я больше не могу вымолвить ни слова. Впрочем, это и не нужно.

– Твою мать, Зо! Ты где? Я еду.

– «Роял фри». – Мой голос походит на шелест.

– Все, я уже в пути.

Я заканчиваю разговор как раз в тот момент, когда мы подъезжаем к больнице. Все, звонить кому-то еще больше нет времени. Солнце спряталось за коричневым кирпичным зданием, его силуэт кажется каким-то странно готическим, особенно на фоне ярко-голубого неба. Я вылезаю из автомобиля. Ноги подкашиваются, я оступаюсь, и женщина-офицер – жаль, что я не запомнила ее имени, – подхватывает меня под руку. Мы вместе направляемся к дверям, и, когда они закрываются за мной, мне кажется, будто я попадаю в ад.

Меня подводят к ряду стульев в маленькой комнатке, затерянной в недрах больницы. Я смотрю невидящими глазами на развешенные на стене постеры с предложением помощи при тяжелых утратах и депрессии, читаю слова, но не понимаю их сути. Затем, услышав знакомый голос, я поднимаю глаза – передо мной стоит Джейн. Джейн стремительно пересекает комнату, и вот мы уже крепко обнимаем друг друга, а я плачу: судорожно дергаясь и отчаянно всхлипывая так, что кажется, вот-вот разорвется сердце.

– Он… Он умер, – давясь соплями и слезами, говорю я.

– Ох, Зои, Зои, Зои. – Джейн твердой рукой поглаживает меня по спине, пока мои рыдания не стихают, а потом мы садимся, не разнимая рук.

– Последнее время мы с Эдом жили как кошка с собакой, но сегодня… сегодня все было по-другому. Сегодня он не ненавидел меня…

– Зои, Эд не мог тебя ненавидеть. Ведь он тебя обожал и знал, что ты его любишь. Ненаглядная моя, я тебя умоляю, выброси подобные мысли из головы.

– Но мы жутко злились друг на друга, а он… он на минутку вышел за шампанским… Я говорила, чтобы он никуда не ходил, но он все равно ушел, и сейчас уже слишком поздно, и я даже не попрощалась с ним. И что, черт возьми, мне теперь делать?!

Но Джейн не успевает ответить, так как приходит доктор и нас проводят туда, где лежит Эд, – идентифицировать тело. Доктор объясняет, что Эда сбила машина, когда он переходил улицу, что у него не было ни единого шанса, что он умер по дороге в больницу. Слова «обширная травма мозга» не задерживаются в голове, ведь мне непереносима сама мысль о том, что Эд страдал и мучился от боли. Все, о чем я могу думать, – это почему?! Почему я отпустила его из дому? Ведь он добрался домой живым и здоровым, мы благополучно продержались почти до конца дня и, возможно, навсегда изменили сложившийся порядок вещей. А потом я дала ему уйти.

Где-то на подсознательном уровне я знаю, что чему быть, того не миновать и что мне вряд ли позволили бы изменить ход событий. Но я не могу не думать о том, как оставила его одного в постели. И о том, что он был полон жизни и казался вполне счастливым.

Меня подводят к месту, где лежит Эд. Несмотря на ранения – его отмыли по мере возможности, однако на лице и на груди виднелись следы крови, – передо мной, без сомнения, Эд, и меня захлестывает непреодолимое желание прикоснуться к нему, обнять его, сказать, что все будет хорошо. Но я знаю, что это невозможно. Поэтому я просто киваю:

– Да, это он.

Я поворачиваюсь и иду прочь, Джейн бережно поддерживает меня за плечи.

Следующие несколько часов проходят будто в тумане. Какие-то люди приносят мне чай, обнимают меня. За дверью комнаты для родственников, где я сижу, тарахтят каталки. Затем приезжает Сьюзан, и мы крепко обнимаемся. Нас объединяет скорбь, грозящая поглотить обеих.

И помимо всего прочего, меня душит безумная злость. Злость на то, что меня заставили – уж не знаю, по какой причине, – во второй раз потерять любовь всей моей жизни. В первый раз было невероятно тяжело, мне и одного раза вполне хватило, чтобы сломаться. Но пережить такое дважды – выше человеческих сил, тем более что в результате ничего не изменилось. Конец был таким же. Эд все равно умер.

И как мне теперь жить дальше с этой тяжестью в душе? Ведь я буду вечно корить себя за то, что его подвела.

Мои глаза закрыты, но я чувствую, что сегодняшний день не похож на другие. Быть может, все дело в слишком ярком освещении, свет режет глаза даже через закрытые веки, или в шумах, проникающих в мое сознание. Здешние звуки отличаются от тех, что характерны для повседневной жизни: бульканья закипающего чайника, шелеста шагов по ковру, бормотания радио на заднем плане. Они более громкие и резкие. Цоканье каблуков по выложенному плиткой полу, громкие голоса, пронзительные сигналы, скрежет, глухие удары – все это долбит по голове. Мне кажется, будто дятел стучится в висок, норовя проделать в нем дырку. Звуки больницы.