— Потому что это неправильно! — чуть ли не кричит она. — Твою мать, это же попросту неправильно. — Долгая пауза. — Все, что я могу сказать, — я поступала правильно. Помогать людям, когда им тяжко, — правильно. Им некуда деваться, они переживают. В старости мы не должны бояться того, что с нами может случиться. Это личное право каждого — оставить за собой последнее слово.

— Значит, вы хотите, чтобы в закон внесли поправки и у людей появилось право на смерть?

— Черт, ну конечно!

— Но тогда вы останетесь без работы.

— Плевать. Я свое дело сделала. Уйду на пенсию, буду книжки читать, я совершенно не против. Этой работы вообще быть не должно, и чем скорее ее не будет, тем лучше.

Лесли не какой-то демагог, продвигающий идею рационального суицида. Она всего лишь хотела помочь подруге и хочет, чтобы другим не пришлось переживать то, что испытала она. Представителем Филипа в Великобритании она стала потому, что других вариантов у британцев нет.

— Есть сотни и тысячи людей, которые сталкиваются с этим прямо сейчас, а не спустя годы, когда закон изменят. Их это беспокоит уже сегодня, — говорит Лесли. — Должно быть место, куда они смогут обратиться.

***

На второй день заседания медицинской комиссии я наконец смогла дозвониться до Филипа. Наслушавшись рассказов про него, я даже побаиваюсь аудиенции у самого Доктора Смерть. В Дарвине [162] 23:00, но он полон энергии и отметает любые обвинения, хотя и признает, что из-за его действий мог избежать правосудия серийный убийца.

— Это тоже рациональный суицид, — говорит он с напором. — Брейли не болел, ему было всего 45, но у него явно были вполне разумные причины покончить с собой. К этому решению его привела мысль, что следующие 25 лет он проведет в тюрьме.

— То есть даже если бы вы знали, что он находится под следствием по обвинению в убийстве, вы бы все равно считали его суицид рациональным и не беспокоились из-за того, что он покончит с собой?

— Да, «не беспокоился» — хорошо сказано, — отвечает Филип.

Филип рассказывает, как пришел к этому радикально-либертарианскому взгляду на право на смерть. Он открыл для себя мир эвтаназии в 1996 году, во время девятимесячного периода, когда на Северной территории Австралии людям при смерти разрешалось просить врача об эвтаназии по Акту о правах смертельно больных, отмененному спустя год федеральным правительством. Тогда Филипу было под 50, он только что получил медицинскую лицензию. В медицину он пришел поздно, после недолгой службы в воздушных силах, работы правозащитником на территориях аборигенов и нескольких лет на должности рейнджера в парках Северной территории.

— Я услышал об этом по радио, подумал, какая хорошая мысль, и лег спать, — говорит он. Непосредственное участие в движении Филип принял только позже, когда началась активная кампания против нового права на смерть, возглавленная и врачами, и церковью. — Меня раздражала, ужасно раздражала эта попытка профессиональных медиков пойти наперекор очевидной воле народа. Они говорили все то, чего я в медицине просто не переношу, а именно этого очень снисходительного представления, будто врачам лучше знать, что тебе нужно, даже если ты как представитель общественности считаешь что-то хорошей идеей. Меня оскорбляет такое отношение.

Он публично высказал свое мнение, и к нему выстроилась очередь желающих умереть.

— В те первые дни в 1996-м я был твердо убежден, что если врач тебя осматривает и ты достаточно болен, то ему вполне логично предоставить тебе средства для самоубийства. Четверо моих пациентов покончили с жизнью. Я единственный врач, воспользовавшийся этим законом, и более того, какое-то время был единственным врачом в мире, который законно ввел смертельную инъекцию. — Я слышу в его голосе гордость. — Отсюда и вырос Exit, ведь ко мне продолжали обращаться и после отмены закона. Но тут я начал замечать перемены: не все из этих людей были смертельно больны, и, более того, некоторые хотели умереть по немедицинским причинам. Один из них спросил меня: «С чего это вы должны решать за меня?» На самом деле это решение самого умирающего. Так и возникла наша цель: дать людям инструменты, а не валяться в ногах у политиков и умолять их изменить законы.

— Вы гордитесь, что вас называют Доктор Смерть?

— Если будешь волноваться из-за кличек, вообще мало чего добьешься, — хмыкает он. — Редко бывает, чтобы я шел по улице, а ко мне никто не подошел и не сказал что-нибудь приятное. Такого не случалось, когда я выписывал рецепты на пенициллин. Приятно участвовать в важных, передовых общественных дебатах. Это прекрасно.

— Я посмотрела на ваши расценки, — говорю я. — Справочник совсем не дешевый. Если хочешь получить через Exit баллон с азотом и все остальные компоненты, как вы рекомендуете, придется серьезно потратиться. Вы на этом зарабатываете?

— Да, не дешевый, но и по миру ездить с мастер-классами недешево, — возражает он. — Невозможно представить, чтобы организация существовала без такой финансовой основы. Это некоммерческая организация. Люди иногда думают, будто если ты помогаешь людям обрести мирную смерть, то тебе нельзя брать за это деньги. Как будто уже сама область твоей работы не позволяет даже выходить в ноль, не то что зарабатывать.

Он раздражен, что я усомнилась в его мотивах. Но говоря о своей роли в помощи при самоубийствах, он напоминает бизнесмена.

— Представительство в Великобритании многое изменит. Я ожидаю значительного прироста. Европа, в частности Великобритания, представляет собой большую область интереса.

Во время нашего разговора я еще об этом не знала, но Филип уже тогда планировал расширить рынок до невообразимых масштабов. Его амбициозная идея обойдет рамки закона любого государства. Она намного изощреннее лекарств или мешков. Она не требует ничьей помощи или разрешения. Эта машина доставит людей к идеальной смерти.

Прозвище Доктор Смерть заработали еще как минимум 13 врачей, в том числе Гарольд Шипман и Йозеф Менгеле [163]. Филип даже не первый Доктор Смерть в мире эвтаназии — и даже не самый известный. Этой чести удостоен Джек Кеворкян, мичиганский патологоанатом, устроивший кампанию за то, чтобы органы заключенных смертников использовали для трансплантации; он первым внедрил переливание крови из покойников и в 1990-х лично оказал помощь в смерти 130 американцам.

Кеворкян приглашал пациентов в свой «фольксваген ванагон» 1968-го — дом на колесах со снятыми сиденьями — и там подключал к машине смерти собственного изобретения. Первое устройство называлось «Танатрон» (в честь Танатоса, олицетворения смерти в греческой мифологии) и было собрано из подручных материалов: автозапчастей, цепей, пружин и фрагментов игрушек. Оно представляло собой три бутылки на грубой металлической раме, подсоединенных к одной капельнице, и большую красную кнопку на угловатом основании устройства — как на старых игровых автоматах. Его легко можно было спутать с каким-то макабрическим научным проектом для школы.