Через месяц я был способен общаться с окружением и почти не использовал обезболивающих, тем не менее внешне я все еще напоминал сплошной гипс. Ко мне начала медленно, но верно возвращаться память, утраченная во время сожительства с Болью, из ее пыльного грунта я старательно выкапывал мелочи и детали, из которых кропотливо составлял факты собственной биографии. Времени на подобные конструкции у меня оказалось более чем достаточно, и через полтора месяца я помнил, где проживаю, где работал, помнил даже лица, в которых угадывал ближайших родственников и друзей.

За это время вестей от демонической девочки не поступало, последний раз я видел ее в ванной, когда осмыслил очередной нечеловеческий обман, что и привел меня сюда опять, чтобы разобраться в себе. Конечно, это был странный выход, но иного не дано, когда имеешь дело с бесами. Они всегда будут рядом, они всегда будут в твоей голове, если только не научиться слышать собственную голову со стороны, если не обезболивать собственную личность, что в другом состоянии словно горит заживо.

Для меня больница — спасение, не ведая, что творят, доктора самым правильным образом приводили меня в чувство. До следующей встречи с моей демонической девочкой.

Краем уха я слушал диалоги больных, что окружали меня, я редко общался с ними, предпочитая находиться сам с собой и оставаясь в загадочном образе человека со множеством жизней.

— Знаешь, что радует? — спросил сосед со сломанной ногой.

— Что? — хрипловато уточнил тот, со сломанной шеей.

— Что мы доживем до того времени, когда автомобили станут летать…

— Да ну? Если так будет, то очень не скоро.

— Скоро, скоро. А как иначе решить проблему пробок? Думаешь, она решится сама? Или решат эстакады, что тянут друг над другом? Как в притче о Вавилонской башне.

— Что же будет, если все это поднять в воздух? Можешь представить?

— Могу! Аппарат, напичканный электроникой, управляемый компьютером по четким схемам навигационных систем. Это не так сложно, как может показаться.

Я перевернулся на другой бок и увидел немигающий взгляд седого бородача. Это пылился сосед справа, он сращивал два ребра и ключицу.

— Скажи, почему ты делаешь это? — спросил он, стоило моим глазам сфокусироваться на нем.

— Делаю — что?.. — прикинулся я деревом.

— Ну, окна, — уточняет бородач. — Зачем тебе?

— Понимаешь, — говорю я медленно и с расстановкой. — Всю жизнь свою я бегу от суицида. Как бы и где ни отдыхал, как бы ни пытался отвлечься, уйти с головой в работу, в семью, в наркотики, в философию. я все время думаю о суициде. Просто в разное время суицид приходит ко мне в разных формах, в разных одеждах, но всегда он хочет одного. Меня.

«...от темечка до пяток...»

Я вижу, как глаза бородача широко раскрываются, он опасливо смотрит на меня и больше ни о чем не спрашивает. Я улыбаюсь в душе, ясно — я никому не буду рассказывать об истинных причинах моих полетов. Зачем кому-то знать о том, что в известную тоску я впадаю по причинам чувственным. Мне вспоминается: стоило (в первый раз) моим костям срастись, а телу — избавиться от сумрачного цвета синяка, как одна палата сменилась другой. И если до сна одна полнилась людьми в гипсе, то после — немые стены наполнились дурашливой публикой.

— Что я здесь делаю? — строго спросил я тогда меланхоличного доктора.

— А где вы хотели быть, мой друг, шагнув в окно? — задал он резонный вопрос. — Тут вам самое и место…

При этом мой «сашконометр» зашкаливал.

Тогда все решилось быстро. Сашенька хотела меня лишь проучить, и спустя неделю сосуществования с политическими деятелями и пришельцами с других планет я вернулся в ее объятия.

Равновесие не продлилось долго, ересь недавнего времени не давала мне покоя, отношения потеряли стержень, клей, что неразрывно держал нас вместе, вдруг рассохся, и казавшийся сакральным союз распался. Мы остались красивой парой, но ощущение неповторимости смылось, аромат уникальности вытравил яд фактов, которые поставили под сомнение прекрасное, что присутствовало в несоизмеримых масштабах.

И я сбежал через несколько дней. На этот раз один, без Тени, так как с тех пор она пропала, и до моего попадания к Боли я ничего о ней не слышал.

За мной старательно ухаживала светлоголовая медсестра. Она тщательно пыталась быть и теплой, и очаровательной, первое ей удавалось ювелирно, второе страдало от того, что слишком хорошо выходило первое.

Она разговаривала со мной больше других и больше, чем с другими, она приносила мне странные блюда на ужин, которые я сначала не ел, но агрессивно уничтожал чуть позже. Она разрешала мне курить, она много чего мне разрешала.

Больничное окно продемонстрировало, как красавицу и женщину-вамп — осень — вытеснила бальзаковская ведьма — зима. Я наблюдал агрессивные стенания этой ведьмы, ее чудовищные выверты, которые сменились насыщением красок супротив мрачной болезненности.

С приходом весны я начал чувствовать в себе силы, и больничные стены безупречной белизной все чаще вызывали во мне невыносимую зевоту.

— Мне тут надоело, — заявил я доброй медсестричке, которая считала мои жизни.

— Я поговорю с доктором, — улыбнулась та подозрительной улыбкой.

Мне показалось, что она имеет на меня виды.

Незадолго до выписки мне приснился странный сон. Он был про Сашку, хотя эти несколько месяцев я редко даже вспоминал ее. Мне казалось, точно мы живем на разных планетах. Понятно, что так проявлялась установка моего разума, так работала защитная реакция психики…

Она абсолютно нагая сидела на серой ледяной гальке возле странного озера, которому не хватало края, которое не двигалось и смотрелось исполненным простым карандашом. Было пасмурно, темно и явно холодно.

Сашка дрожала, и лицо ее омрачалось несчастьем, а красивые губы отливали фиолетовым. Волосы туго собрались на затылке в пучок, лоб открылся, а глаза выглядели неживыми.

— Обними меня, — услышал я, когда сделал несколько шагов в ее сторону.

Глаза ее очень медленно сфокусировались на мне, казалось, она так замерзла, что и подобное несложное действие давалось с трудом.

— Мне так холодно, — сказала она, трясясь, а я все медлил и стоял на месте.

Меня тоже начало знобить и передергивать, я невольно обнял себя за плечи. На мне висела какая-то одежда, разглядеть ее я не мог. Пытался отыскать сигареты, но в одежде не оказалось карманов.

— Мне так одиноко, — печально продолжала Сашка.

Я развернулся и побежал. Я бежал очень долго, иногда оглядываясь и видя, что она все так же сидит — неподалеку

Сон не кончался: демоническая девочка становилась все фиолетовее и звала меня все жалобнее. Наконец я упал, совершенно лишившись сил. Я повернулся к ней лицом, вглядываясь в ее непроглядно-черные сейчас глаза. Этот же цвет приняли и губы, и ногти, что судорожно царапали гальку.