Не найдя, разумеется, и следа того камешка, они спустились вниз. Неужели они мечтали одинаково, ведь так трудно обмениваться грезами!

Два зеркала в большом зале по-прежнему смотрелись друг в друга, выглядывая из-за перепутанных веток, которые держали их куда надежнее крюков и креплений. Они висели криво, стекло позеленело, изъеденная плесенью амальгама превратила поверхность в подобие затянутых ряской параисских прудов.

Вдоль всего коридора стелился сплошной акантовый ковер. Побеги забрались повсюду, пролезли в камин, выглядывали из конфорок старинной чугунной плиты.

— Дядя Мо был прав, посмотри, они как будто живые.

— Они и есть живые! Если вся эта зеленая шуба выросла из нескольких семечек, они живее нас с тобой! Я не стану уговаривать тебя взять немного рассады, это был бы конец твоего садика с травами!

— В Параисе они не прижились бы, там слишком сухо, слишком жарко, они…

Она улыбнулась, вспомнив раздвоенный след от ужей, шмыгавших по прудам. Дедуля и впрямь подарил ей ключи от всего на свете.

И как было не восхищаться уловками природы, отвоевывающей территорию? Растения добрались даже до водопроводных кранов и потягивались, словно женщина, сбросившая тугой корсет. Над керамической раковиной, склонив голову, расчесывала длинные пряди забравшаяся через окошко жимолость. Эта живучая зелень просовывала жадные пальцы через любую трещину в метровой толщины стенах. Если Виноградный Хутор все еще не рухнул, то удерживал его лишь этот лабиринт ветвей и листьев, словно старавшихся стереть все человеческие следы. Да, как Элоиза была права, когда захотела сюда приехать! Эта почти непристойная смесь живучего и прекрасного… Она засмеялась:

— Мы — культурные создания, и понимать это надо во всех возможных смыслах!

— Дети, — прошептал Ганс.

Она перебила его:

— Ведь воду пустят только через две недели, разве не так? Так что мы успеем вернуться вместе с ними. Надо, чтобы они увидели это, чтобы увидели другие формы… существования.

Девчушкой она подбирала камешки вдоль бечевника, по берегам канала, у прудов. Дедуле она объяснила, что любит их, потому что это — медленная жизнь. По ночам эти камешки, спрятанные под подушкой, разговаривали с Элоизой, которой было тогда лет восемь, может быть, десять… Изумленный Дедуля, выслушав, молча ее поцеловал. Потом открыл один из своих сундуков и достал оттуда черную картонную коробку с кристаллами, на крышке — надписи кириллицей. Он укрепил углы, почистил каждый образец, поменял слой хлопка-сырца, предохранявший от ударов. И пробормотал, что получил это от одного русского, с которым познакомился во время Великой войны, то есть Первой мировой, четырнадцатого года. Этот парень был одним из тех громадных русских мужиков, что прибыли в обозе царя Николая II, чтобы покрасоваться перед простофилями-французами, а потом русский император пообещал всучить им бумагу с водяными знаками в обмен на золотые монеты, которые пополнят его казну. Русский отдал коробку Дедуле как раз перед тем, как умереть. В дедушкиных глазах она была ничем не хуже купюр, не стоивших и краски, которой они были напечатаны! Многие из этих людей, из этой человеческой «выставки», погибли в окопах после сражений с французами. Из-за одного этого можно не жалеть о никчемных бумажках, которыми забит чемодан на чердаке. Тот мужик ни слова не знал по-французски, Дедуля ни слова не знал по-русски, «но, — говорил он, — только о нем я и горевал по-настоящему из всех тех, кто подыхал рядом со мной».

— Вспомни, Ганс, это та самая шкатулка, которую нам удалось скрепить щепочками, когда она вдруг развалилась, и отец твоего помощника боцмана перевел нам названия, ну, вспомни!

На обратном пути Элоиза грезила, представляла себе, как Жюли смотрела бы на акантовый лес и на исполинский каштан. Жюли обычно заходилась от счастья, как ребенок. «В конце концов, все мы так мало значим, и я думаю, она всегда это знала. Вот потому-то надо спешить, пользоваться и наслаждаться… Черт возьми, да Жюли бы этого русского мужика только на один зубок и хватило бы!»

Вскоре вода покроет развалины, потом замутится от нанесенной ручьями земли, и через десять тысяч лет под многометровым слоем грязи и следа не останется от детства. Зеркала затонут вместе с отражениями… до чего непрочны творения рук человеческих!

Ганс что-то пробормотал, но Элоиза не поняла, он притормозил, повторил. Он тоже задумался, только мысли его текли совсем в другом направлении.

— Интересно, будет ли дерево торчать над водой. Знаешь, мне кажется, оно не рухнет, видела, какие корни выпустило? До рыхлой земли! Надо бы нам вернуться в день, когда пустят воду, посмотреть на это.

Элоиза нерешительно спросила:

— А как будет с живностью…

— Какой еще живностью?

— Я не уверена, что все успеют спастись, и мне совсем не хочется смотреть, как эта живность будет беспомощно тонуть.

— Нежная моя женушка! — улыбнулся он.

— Ты считаешь меня дурочкой?

— Знаешь, они уже все разбежались.

Инженеры плотины выслушали их с интересом, любопытством и легчайшей иронией: значит, вот как, они хотят посмотреть на то, как их владения уйдут на дно? Почему бы и нет? Это легко сделать, им достаточно встать за красными барьерами, отгораживающими опасную зону, и тогда они окажутся в первых рядах партера, ничем при этом не рискуя.

— Какой будет глубина? — Ганс думал о дереве.

О, там будет не больше двадцати метров. Разумеется, это будет зависеть и от дождей, и от того, насколько будет припекать солнце, и от того, сколько воды потребуется для орошения расположенных ниже рисовых плантаций, но в любом случае уровень не превысит вот этой отметки.

— А живность?

— Вот оно что — вы дама чувствительная! Да что от нее и осталось-то? Даже кабаны давным-давно разбежались, еще бы, после того как взрывали большие камни, и не забудьте, кроме всего прочего, про грохот бульдозеров и прочих строительных машин. И потом, знаете ли, хозяюшка, — усмехнулся прораб, — воде потребуется некоторое время, такую ванну за пять минут не наполнишь, так что ваша дичь успеет отсюда свалить. И потом, смотрите, ваш дом стоит на возвышении, его не так легко затопить, может быть, и ваш каштан высунет нос над водой, так что наберитесь терпения, я думаю, вполне можно подождать до воскресенья, и вы успеете вернуться сюда вместе со всей семьей!

Двое «деток» скривились: ах, вот как, теперь их просят? Еще только вчера родители заявили, что поедут одни, может, они вообще не знают, чего хотят?

Ганс смерил взглядом недовольных: им сколько лет, пять с половиной? Мать ничего от них не требует, она предлагает.

— Мы вполне можем обойтись и без вашего присутствия, но мне-то казалось, будто у меня получились умные девочки, я ошибся, ничего не поделаешь!

— А я вот поеду, — Жюльен тоже смерил сестер презрительным взглядом, у этих телок в голове нет ни грамма мозгов.