Невольные свидетели происходившего — Асанов, Кречетов и ЧонДин видели, как безжалостно расстреливают людей Алимурата, как сбрасывают им наголову ракеты, как прижимают их к скалам, уничтожая пулеметным огнем. Асановсразу понял выгоду этого момента.

— Наш план, — крикнул он, немного подползая к Кречетову.

Тот, кивнув, достал скальпель. Резким и быстрым движениемрассек себе кожу на голове, ближе к виску. Волосы почти моментально потемнелиот крови. Кречетов поймал брошенный Асановым пакет, сделал себе укол и приложилк ране бинты, сразу окрасившиеся красным цветом.

— Готово, — крикнул он, — теперь все в порядке.

Пакет и скальпель он бросил обратно Асанову.

Они посмотрели друг другу в глаза.

Это было прощание.

Кречетов понимал, что пройдет еще много лет, прежде чем онсможет также спокойно и честно смотреть кому-то в глаза. Асанов понимал, чтоникогда больше не увидит полковника. Он сделал то, что от него требовали,заплатив за это жизнями нескольких своих офицеров.

Кречетов уходил в неизвестность и отныне его судьбастановилась легендой. Легендой, которую узнают, если когда-нибудь узнают,только некоторые офицеры Службы внешней разведки.

Вертолет, сделав круг, дал несколько очередей и по группеАсанова. Это было все, что им требовалось.

— Быстро отходим, — приказал Асанов Чон Дину.

Тот указал на лежавшего Кречетова.

— Кажется, он ранен.

— Отходим, — громче повторил Асанов.

— Понял, — Чон Дин больше не задал ни единого вопроса.

Через двадцать минут перешедшие в атаку люди Аюба обнаружилилежавшего без сознания полковника Кречетова.

Асанов и Чон Дин смогли оторваться от преследователей почтисразу. Бандиты, нашедшие бесчувственного Кречетова, выполнили поставленнуюперед ними задачу и теперь не торопились преследовать оставшихся членов группыпохитителей. Желающих преследовать беглецов не было, и погоню довольно быстропрекратили.

По плану Асанова они должны были идти к северу от Ишкашима итам, высоко в горах, переходить практически никем не охраняемую со стороныАфганистана границу. Но вместо того, чтобы спешить к границе, Асанов решилсделать еще один привал в горах, совсем рядом с Ишкашимом. На всякий случай онхотел еще раз проверить — не появятся ли его офицеры даже после контрольногосрока.

Идти в Ишкашим ему было нельзя, и он, скрепя сердце, вновьотправил Чон Дина. После своей громкой победы в городке могли появиться людиНуруллы, а лекаря, побывавшего в их лагере, многие знали в лицо, запомнив еговнешность и походку. Поэтому у Асанова не было никаких иллюзий, и он отправил вИшкашим Чон Дина.

Капитан шел в город своей привычной, расслабленной походкой,как-то смешно семеня небольшими ногами. Это была типичная походка живущих насевере корейцев, киргизов, китайцев, за одного из которых вполне мог сойти ЧонДин.

За час до условленного срока капитан вошел в город,направляясь в местную чайхану, служившую своеобразным мужским клубом.

Там уже сидело несколько десятков стариков, неспешнообсуждавших вчерашний бой между людьми Алимурата и Нуруллы. Говорившиесклонялись к мысли, что Алимурат, посягнувший на чужое добро, был не прав, азначит, по воле Аллаха получил вполне по заслугам. Кроме всего прочего, здесь,в горах, вообще не любили бандиток.

Среди сидевших выделялись и несколько угрюмых мужчин впестрых халатах и тюбетейках, расположившихся несколько в стороне. Они непринимали участия в общих разговорах, словно их не касалось происходившее вгороде.

Это были люди Абу-Кадыра, вынужденные эмигранты, проигравшиегражданскую войну на своей родине и теперь проживающие в соседней стране.Заросшие черными, давно не ухоженными бородами, они пугали горцев, привыкших ктерпимости и религиозной сдержанности. В этих горах можно было встретитьмусульман-суннитов и мусульман-шиитов, бахаистов и кришнаитов, буддастов ихристиан. В многонациональных государствах религиозная терпимость и уважениенационального достоинства любого народа есть просто необходимое условие длясуществования данного государства.

Чон Дин, вошедший в чайхану, когда там уже сидело довольномного людей, выбрал себе пустой столик, стоявший почти у самых дверей. Спустянекоторое время к нему подсел какой-то старик, молча, кивнувший головой в знакприветствия. Старик пил чай молча и не произнес с момента своего появления нислова. И лишь выпив две пиалы чая, традиционные таджикские чаши, подаваемыевместо стаканов, он вздохнул.

— Тяжелая жизнь настала в наших горах.

— Да, — осторожно согласился Чон Дин.

— Вот уже сколько лет убивают, а никак кончить не могут.Люди привыкли к виду крови, — покачал головой старик.

— Это война, — понимающе — пожал плечами Чон Дин.

— Это наши души, — возразил старик, — мы ожесточились. Развемы раньше отрубывали головы пленным, разве мучили женщин и детей?

— Мы сильно изменились, — согласился Чон Дин, — но женщин идетей нельзя мучить. Это большой грех.

— Да, — кивнул старик, — а вчера, когда эти безбожникистреляли друг в друга, столько молодых людей, совсем детей, погибло. И никто несказал ничего, словно так и должно быть.

— Это вертолет, «летающая машина», — решил показать своюосведомленность Чон Дин.

— Это наши больные души, — снова назидательно произнесстарик, — и ничего нам больше не поможет.

— Может быть, Аллах еще сжалится над нами, — Чон Динпосмотрел на часы, до условного момента встречи оставалось двадцать минут.

— Аллах отвернулся от нас за наши грехи. Вот недавно мойсосед привел домой молодую жену, — продолжал неспешно старик, словно рассуждаясам с собой, — а никто не знает откуда взялась эта женщина, кто она такая, гдеона была раньше. Просто она была в горах, и мой сосед решил ее забрать. Но мывсе были против. Мы не знаем, кто она такая. Может, эта женщина убила своегомужа. А может, она была раньше недостойной тварью, которые торгуют собой набазарах Кабула, да накажет их Аллах за их нечестивые деяния. Мы не знаем. А разне знаем, то и не верим. А раз не верим, то не должны брать в свой дом. Ибоесть она порождение Иблиса, и грех идет от женщины.

— А когда он привел ее к себе? — спросил заинтересовавшийсяЧон Дин.

— Пять месяцев назад, — охотно ответил старик, — но мы досих пор ничего о ней не знаем.

Чон Дин неслышно перевел дыхание. Это была явно не Падерина.

— Благодарю тебя, добрый человек. Прощай, — встал он,поправляя свой халат.