— Девять, — сказала она и пожала плечами. — Было бы десять, но викарий Никодейм в последний момент изменил свои планы.

— Девять, — осторожно повторил он и почувствовал, как обе брови приподнялись, когда она кивнула. Это было больше, чем он предполагал. Клинтан и Рейно, должно быть, справляются с замалчиванием новостей лучше, чем он ожидал.

— Можно поинтересоваться, как именно вам это удалось? — вежливо спросил он. — Предполагаю, что это были вы, поскольку никто другой, обладающий властью и… смелостью убивать членов совета викариев, не приходит на ум.

— Да, это была я. Или, во всяком случае, мои люди.

— И какова может быть причина, по которой вы никогда не упоминали об этом маленьком начинании?

— Потому что я не была уверена, как некоторые из наших союзников отнесутся к убийству викариев, независимо от того, какими болезненными наростами на человеческой расе могут быть викарии, о которых идет речь, — решительно сказала она.

— Вы имеете в виду?..

Он махнул рукой, ненавязчиво указывая на других мужчин в зале для совещаний, и она покачала головой.

— У некоторых из них могут быть частичные сомнения по этому поводу, но у большинства из них? — Она фыркнула. — Они знают, кто враг, Мерлин. Я не беспокоюсь о том, что кто-то в этой комнате прольет слезы раскаяния из-за нескольких незаметных убийств в Зионе. Но единственный способ сохранить секрет по-настоящему секретным — это никому больше об этом не рассказывать, и это одно из «начинаний», которое я не хочу преждевременно раскрывать. Пока что единственным, кто официально убил кого-либо из членов викариата, является Жаспар Клинтан, и он оправдал это, сфабриковав эту пародию на расследование и размахивая горсткой вымученных признаний.

Ее прекрасное лицо на мгновение стало мрачным, твердым, как гранит Гласьер-Харт.

— Как только станет известно, что кто-то убивает викариев, Клинтан и Рейно воспользуются этим, чтобы вызвать возмущение среди сторонников Храма. Возможно, им даже удастся убедить некоторых реформистов в том, что на самом деле убийство людей, посвященных оранжевому, заходит слишком далеко, так что, пока он готов скрывать новости, а не признавать уязвимость викариата, я вполне готова согласиться и с нашей стороны. И даже если оставить это в стороне, есть оперативные соображения. Мои люди в Зионе живут на острие ножа, Мерлин. Я единственная, кто знает, как с ними связаться, и я делаю это как можно реже. Я намерена продолжать в том же духе, и если бы больше людей узнали об их существовании, боюсь, возникло бы давление, чтобы использовать их для более общего шпионажа или «микроуправления», — она коротко улыбнулась, употребив слово, которое Мерлин и Кэйлеб ввели в лексикон союзников, — их нацеливанием. Я не говорю, что давление было бы иррациональным, учитывая ситуацию, но это подвергло бы их гораздо большему риску. Каждый раз, когда я посылаю им сообщение, я подвергаю их опасности, и попытка координировать или контролировать их действия отсюда потребовала бы от меня делать это гораздо чаще. — Она спокойно посмотрела на него. — Я не готова к этому. Я не буду этого делать.

— Понимаю.

Мерлин обдумал, что она сказала… и чего не сказала. Он не сомневался, что она связывалась с ними так редко, как только могла, тем более что он все еще не поймал ее на этом, даже с помощью своих снарков. Но очевидно, что существовал, по крайней мере, некоторый коммуникационный поток в противоположном направлении, учитывая ее способность отслеживать достижения «своих людей», и он поймал себя на том, что задается вопросом, как этим потоком управляли. Он хотел спросить, но не стал.

— Могу я спросить, есть ли у вас конкретный критерий нацеливания, кроме способности добраться до них? — спросил он вместо этого.

— Список приоритетов был составлен на основе некоторой информации, которую Эдорей передала архиепископу Мейкелу, и еще на некоторых… моих личных соображениях. Но каждая операция должна быть тщательно оценена и спланирована, и доступ является важной частью этого планирования. Это и пути отступления после нее. — Ее голос понизился, и она отвела взгляд. — В любом случае, мы потеряли несколько человек с тех пор, как они начали активные операции, но никто из них не был взят живым.

Лицо Мерлина напряглось, он вспомнил медальон, который Анжелик Фонда носила на шее даже в своей постели, и положил руку ей на плечо.

— Почему, Эйва? — тихо спросил он.

— Потому что кто-то должен, — решительно сказала она. — Паразиты в этом списке представляют все, что не так с Церковью — каждое извращение, каждую деградацию, каждое своекорыстное унижение. Они используют власть Церкви, мантию Самого Бога, чтобы воровать, развращать и преследовать, а Клинтан и Рейно используют то, что они знают о них, чтобы купить их молчаливое согласие на убийства и зверства. — Ее темные глаза были холодными, бездонными — глаза ящера-резака или кракена. — У моих людей нет мощи храмовой стражи или досягаемости инквизиции. Они не могут действовать открыто, точно так же, как никто не осмеливается открыто критиковать бойню Клинтана, но каждое из его созданий, которых мы убиваем, ослабляет его и Рейно власть над остальным викариатом, пусть даже на самую малость. Кто знает? Архангелы обещают нам чудеса; может быть, даже некоторые из свиней, пьянствующих у корыта Клинтана, исправятся, если мы убьем достаточно других. А если они этого не сделают?

Она посмотрела на него, и ее улыбка была еще холоднее, чем ее глаза.

— Если они этого не сделают, по крайней мере, мир станет немного лучше — и в аду появится несколько новых жильцов. Это должно что-то значить, Мерлин.

Дворец Теллесберг, город Теллесберг, королевство Старый Чарис, империя Чарис

— Ты опоздал, — барон Айронхилл пронзил Эдуирда Хаусмина суровым взглядом, когда железный мастер вошел в просторный зал совета. Теплый ветерок, врывавшийся в открытые окна, игриво теребил края листов бумаги, и казначей империи Чарис погрозил пальцем. — Такого рода постоянные опоздания недопустимы, мастер Хаусмин!

Хаусмин сделал грубый жест правой рукой и неторопливо направился — определенно неторопливо — к своему собственному креслу.

— Я опустошен вашим неудовольствием, милорд, — сказал он своему старому другу, и Айронхилл усмехнулся. За последние несколько пятидневок он делал это чаще.

— Уверен, что это так. Тем не менее, вы, — барон вытащил часы и посмотрел на них, — опоздали не менее чем на шесть минут! Надеюсь, этому есть объяснение?

— Я остановился в «Разбитом горшке», — безмятежно ответил Хаусмин. — У меня также похмелье, так что, если бы вы могли умерить свою громкость, я был бы вам очень признателен.

Айронхилл покачал головой и вернул часы в карман, затем оглядел стол и двух других присутствующих мужчин.

— Не смотри на меня, — сказал ему сэр Доминик Стейнейр. — Если бы со мной были мои друзья, я бы тоже сейчас был в «Разбитом горшке»! — Верховный адмирал, который с каждым днем все больше походил на своего брата, поскольку его волосы становились все более серебристыми, переложил деревянный колышек, заменявший ему правую ногу, на подставку. — Ничто так не нравится мне, как бесконечные встречи на берегу!