– Вот, посмотри. – Глянув на кончик березовой палочки, она показала ее Рерику. – Беркана. Значит, нам нужно искать женщину… любвеобильную… и скорее всего, мать.

– Чью мать?

– Ну, моей здесь нет. – Сванхейд улыбнулась. – Твоя здесь ни при чем. Руна говорит о том, что у нужной нам женщины есть ребенок, то есть она – мать.

Ребенок… «Это, между прочим, и его ребенок тоже…» – зазвучал в памяти, звонкий, полный досады и жалобы женский голос. Слышанный совсем недавно, вот только что…

«Сигвара!» – осенило Рерика.

– Я знаю, что это за женщина! – торопливо воскликнул он, будто догадка могла ускользнуть, если ее не схватить немедленно за хвост. – Это Сигвара! Та, у которой ребенок от Гудлейва. Она же мне вчера утром жаловалась, что конунг задумал жениться на тебе, и беспокоилась, что будет с ней и ее сыном. Кстати, она на нашей стороне. Ей совсем не хочется, чтобы у Гудлейва появилась знатная жена и сыновья от нее. И хотя она всего лишь рабыня… Не знаю, чем она может помочь, но раз боги указывают на нее…

– От нее может быть польза, – окончила Сванхейд и кивнула. – Вот что. Не говори никому, ни Гудлейву, ни Анунду, что мы теперь все знаем. Пусть они думают, что их тайна сохранена. И что колдовство действует. Я буду лежать в постели и говорить, что мне худо. А ты готовься к отъезду. Гудлейв конунг все правильно рассчитал: он вовсе не удерживает меня, но я сама не могу уехать. Он не поссорится с тобой, но достигнет своей цели. Конечно, он пообещает оправить меня к Бьёрну конунгу, едва я поправлюсь… а потом к тебе придет известие, что я передумала и решила избрать в мужья его самого. – Сванхейд улыбнулась. – Ох, хитрый глупец, он сам не знает, к чему стремится! Но неважно, его судьба в другом. Главное, пусть он пока думает, что все складывается так, как он хочет, это заставит его утратить бдительность. А мы тем временем разложим руны судьбы так, как нужно нам…

Рерик не стал спрашивать, что она задумала, понимая, что узнает об этом в свой срок. Сванхейд задумчиво собрала ставы с белого платка, стянула ремешком и спрятала в рог. Ставов у нее было, по старинному обычаю, двадцать четыре, хотя бабка Рагнхильд и фру Ульвхильд в Хейдабьюра гадали по набору из шестнадцати. «Да и вся она какая-то будто из саги о Вёлунде вышла!» – вдруг подумал Рерик. Старинные руны, старинное платье, – и это у дочери конунга! Да и сам обычай посвящать дочерей Одину, а им – сопровождать братьев в военных походах, чтобы делать предсказания, бытовал, наверное, тысячу лет назад, когда складывались саги и предания. А ей словно и дела нет, что тысяча лет миновала, она живет, как считает правильным, и боги благосклонны к ней не менее, а то и более, чем к тем, кто жаждет новизны, ищет то византийских шелков, то восточных скиллингов. Или новых богов, будто им старые чем-то нехороши.

«А чем они нехороши-то?» – вдруг осенило Рерика. Ведь и Христос, столь любимый Херибертом, стал настоящим богом после того, как повисел на кресте… как Один на ясене, тоже жертва и тоже самому себе, потому что он и его божественный отец – одно и то же. Правда, провисел он всего три дня вместо девяти, но ему этого хватило, чтобы завершить земной путь и идти дальше… И бог твой – это искра изначального огня в душе, стремление познавать вселенную и свое место в ней, и все равно, к кому ты при этом возносишь молиты! Поэтому истинно верующие всегда добры и терпимы к носителям иных верований. Злобятся и хотят всех перекроить на свой лад только те, кто любит не бога, а себя возле его престола – и поближе, чем всякие прочие!

– Что с тобой? – в удивлении спросила Сванхейд.

И Рерик обнаружил, что сидит с дурацки-просветленным лицом, выпученными глазами глядя куда-то в сторону водопада.

– Да так… Я вдруг кое-что понял, – уклончиво ответил он.

Желания поделиться с ней своими открытиями не возникло. Она и сама все это знает, а может быть, знает и такое, по сравнению с чем его озарения покажутся детским летепом.

– Потому что здесь «гнездо змея», – сказала Сванхейд. – Место силы. Отсюда легче протянуть свое сознание во все девять миров и пройти по нитям, их соединяющим.

– Ну, до этого мне далеко. – Рерик вдруг вспомнил пряжу фру Ульвхильд и обрывок серой неровной нити, который он унес с берега моря. – Но кое-какую ниточку я и правда зацепил… А ты поможешь мне? – вдруг спросил он, неожиданно даже для самого себя. Вспомнив фру Ульвхильд, которая говорила с ним от имени норны Становления, он и в Сванхейд ясно увидел саму норну Скульд, младшую, ту, что создает будущее. И ему казалось, что в ее власти разложить руны их судеб – Рерика, Гудлейва, Анунда и всех прочих – так, как нужно ей. – Я боюсь, что нарушил свою судьбу… а может быть, и судьбу своего рода. То есть я ничего не боюсь, но…

– Я знаю, что ты хочешь сказать. – Сванхейд кивнула. – Ты объявил, что ты старше своего старшего брата. Ты сказал, что ты больше родового закона. Это не значит, что ты ошибся. Но если человек делает такой выбор, за него приходится отвечать.

– Я готов.

– Ты готов, но судьба еще не готова. Еще не время. Придет время, и я выну для тебя жребий. Ведь даже Один не сразу постиг предначертанное. Ему для этого понадобилось девять долгих дней и девять долгих ночей. Ты помнишь, как говорится об этом?

Они сидели на клочках зеленого мха у подножия ярко раскрашенного Змеиного камня, и дух руны Соул смотрел на них с серого гранитного бока. Рядом журчал водопад, шумел ветер в кронах высоких деревьев, а между ними лежал белый платок – чистое поле, на которое норны еще только готовилось бросить окрашенные жертвенной кровью «прутья судьбы». Сванхейд нараспев произносила священные стихи, и Рерик слышал в ее голосе, в который вмешивался шум воды и посвист ветра, голос норны, живущей у подножия Мирового Ясена, у источника Урд:

Я смотрел в глубочайшие бездны,

Вися на этом высоком дереве,

Болтаясь там девять долгих ночей,

Раненный собственным клинком,

Окровавленный ради Одина,

Сам себе принесенный в жертву,

Пригвожденный к древу,

Чьи корни уходят в неведомое.

Никто не давал мне хлеба,

Никто не давал мне питья,

Я смотрел в глубочайшие бездны,

Пока не выследил руны.

С криком победным схватил я их,

Потом все окутала тьма.

Благо добыл я для всех,

И мудрость тоже.

От слова к слову,

Я был приведен к Слову,

От деяния к иному деянию…

Гудлейв конунг был весьма недоволен длительной прогулкой йомфру Сванхейд вдвоем с Рериком. Возвращение их привлекло внимание всего дома: Рерик вошел в ворота усадьбы, неся йомфру Сванхейд на руках, а она приникла к его плечу, закрыв глаза, с бледным лицом. Когда Рерик принес ее в девичью и опустил на лежанку, она не шевелилась и была то ли без сознания, то ли совсем без сил.