– Она слишком устала от долгого хождения, – хмуро пояснил Рерик. – Она больна, и даже Змеиный камень не помог ей восстановить силы. Позовите королеву Рагнхильд, пусть заварит ей каких-нибудь трав.

Хмурая бабка Рагнхильд и встревоженная фру Торгерд обе пришли в девичью, приготовили для девушки горький отвар, и она выпила его, но больше в этот день с постели не поднималась, из девичьей не выходила и лежала все время с закрытыми глазами. Фру Торгерд очень беспокоилась, а бабка Рагнхильд, тоже мрачная и злая, в полночь раскинула свои руны и после того даже с некоторым удивлением утешила дочь:

– Не помрет ваша красотка. Не должна вроде.

После всего случившегося утром Рерик весь вечер сидел в гриднице потрясенный и задумчивый, но никто этому не удивлялся. Иногда он ловил на себя тайком брошенные взгляды Гудлейва, и в глазах двоюродного брата, которые тот тотчас же отводил, улавливал скрытое беспокойство. Воспитанный лагманом, молодой конунг отлично знал, что вредоносная ворожба по старинным законам приравнивается к нанесению увечий или убийству, смотря к чему приведет. И сам он сейчас был повинен именно в этом, а Рерик, как Гудлейв понимал, легко может связать две веревки и разобраться, что к чему. Старая Рагнхильд тоже бросала на Гудлейва хмурые и досадливые взгляды, очень недовольная его поведеним, но ради чести рода не могла высказаться вслух.

И Рерик молчал и только пил пиво, которое ему усердно подливала Сигвара. Несмотря на все тревоги и наружно хмурый вид, внутри него жило блаженство, как нечто теплое и сладкое, разлитое в груди. Гридницу и людей для него заслонял образ Сванхейд – сидящей на траве перед разложенным белым платком, стоящей возле Змеиного камня, положив белую руку с тремя золотыми кольцами на серый гранит. Ее простое и ясное лицо, ее светло-серые глаза, внимательный и умный взгляд… каждая черта ее облика, каждая подвеска в ожерелье, каждая прядь светлых волос казались как-то по-особенному прекрасны, словно у других не могло быть ничего подобного. Все так подходило одно к другому, что даже маленькая позолоченная пуговка на вороте ее рубахи, оттенявшая белизну кожи, при воспоминании вызывала в нем внутреннюю дрожь. Все сливалось в единый цельный образ, так что Рерик удивлялся в душе, как люди могут заниматься делами и думать о другом, когда рядом находится такая красота.

Я смотрел в глубочайшие бездны… Ее голос звучал в ушах, как наяву, и сама она казалась бездной, полной тайн, куда хотелось погружаться бесконечно. Ради счастья быть допущенным к этим тайнам Рерик без колебаний согласился бы повисеть девять дней на дереве, пронзенный копьем. И впервые ему пришло в голову, что Один во время своего Великого Посвящения, возможно, испытывал не только боль и тревогу, но и это вот горячее влечение к познанию, страстную любовь к манящей тайне, которая даже мучение превращает в блаженство. И сам образ Серого Старика стал ему ближе, понятнее, роднее, и мысль об их кровном родстве, кроме привычной, внушенной с детства гордости вызвала в душе чувство истинной родственной близости к Отцу Богов. Сам Рерик словно ступил на Радужный Мост и хоть на шаг, но приблизился к божеству, вечно странствующему по вселенной в поисках новой мудрости. И путь ему указала она, Сванхейд.

Ему вспоминалась полоска нежной белой кожи, видная в разрезе рубахи, и внутри пробегала сладкая судорога. Но не меньшее блаженство Рерику приносило ощущение связи между ними двоими, возникшее в этот день. У них завелись общие тайны, общие замыслы, связавшие Сванхейд с ним и сделавшие их, пусть мнимо и ненадолго, единым целым. Никогда раньше он не переживал чувство такого душевного и умственного единения с другим человеком и не знал, как это может быть приятно. А то, что этим человеком оказалась женщина, молодая и прекрасная, делало новое чувство еще и пьяняще сладким. Теперь он не жалел о том, что злосчастные обстоятельства расстроили его женитьбу сначала на Рейнельде, потом на Вальгерд. И хотя у Сванхейд есть жених… все же хорошо, что сейчас он может свободно предаваться сладким воспоминаниям и несбыточным мечтам, не боясь встретить настороженно следящий за ним ревнивый взгляд.

А между тем другая женщина и впрямь решила сегодня одарить его своим вниманием. Сигвара в этот вечер усердно ухаживала за Рериком, подавала то мясо, то хлеб, то пиво, и при этом как бы невзначай задевала то локтем, то бедром, а когда наливала пиво в его чашу, так налегла пышной грудью на его плечо, что сидевший рядом Эгиль сказала «ого!», вытаращил глаза и заморгал. Сам же Рерик только теперь заметил ее поползновения, а Сигвара шепнула ему на ухо:

– Йомфру Сванхейд велела мне липнуть к тебе, Рерик конунг. И сказал, чтобы ты делал вид, будто я тебе нравлюсь.

– Зачем? – Рерик поднял глаза к ее румяному лицу, склонившемуся прямо к его лицу.

– Йомфру сказала, что так надо. – Сигвара обольстительно улыбнулась. – А заодно конунг пусть поревнует, ему полезно!

И она метнула блестящий взгляд в сторону Гудлейва. Тот уже заметил ее приемы и недоуменно нахмурился. Но тут же просветлел лицом и победно усмехнулся. Решил, что рабыня ревнует к норвежке и поэтому хочет заставить ревновать его, чтобы снова привлечь к себе.

А Рерик, не поняв, чего хотела Сванхейд, но доверяя ей, обнял Сигвару за талию и посадил к себе на колени. Та сопротивлялась, но больше для вида, делала вид, будто хочет увернуться и уйти, и при этом посматривала на Гудлейва: видишь, конунг, я нравлюсь и другим знатным вождям! Рерик тыкался лицом в ее шею и волосы, делая вид, будто совсем пьян и ничего не соображает. Кстати, Сигвара и правда была весьма привлекательна, и в другое время он бы по-другому отнесся к этим заигрываниям… Но все его мысли были с Сванхейд, и на Сигвару он смотрел, как… как на подушку из гагачьего пуха, которая зачем-то уселась к нему на колени.

То же продолжалось и в следующие три или четыре дня. Сванхейд не выходила и не поднималась с постели, а Сигвара весь день и весь вечер терлась возле Рерика, и он болтал с ней, притворяясь, будто ее общество нравится ему все больше и больше. На самом деле его увлекало только то, что она говорила ему об Сванхейд и от имени Сванхейд. Через три дня замысел окончательно созрел, и Рерик окончательно уверился, что Сванхейд держит в руках те нити, что тянутся с веретен трех могучих дев, живущих возле источника Урд.

А между тем, как ни сильно был Рерик одолеваем божественными и любовными помыслами, земная жизнь не стояла на месте. Смалёнд деятельно готовился к походу, и уже пятнадцать кораблей были снаряжены, люди собраны и ожидали только знака к выступлению. Анунд с каждым днем волновался все больше и постоянно торопил Рерика, требуя скорее трогаться в путь. Люди тоже не хотели ждать, тратить понапрасну съестные припасы, с риском упустить хорошую погоду. И наконец Гудлейв назначил день принесения жертв, чтобы попросить у богов предзнаменований для воинов.

К тому времени Рерик уговорил королеву Рагнхильд погадать для него. Он, пожалуй, предпочел бы, чтобы это сделала Сванхейд, но та по-прежнему притворялась больной и не вставала с постели, к тайному удовлетворению Гудлейва, почитавшего это своей заслугой, а заодно и Анунда. Зато бабка Рагнхильд, напротив, смягчилась к Рерику, при помощи женского чутья и житейской наблюдательности поняв, что он не причастен к коварным замыслам Гудлейва и даже им противостоит.