Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как же это ужасно, получить такое письмо от собственного отца! Но к счастью, оно не подействовало на Эдит так, как наверняка подействовало бы на других женщин. Ей виделась во всем этом некая несправедливость. Начать с того, что отец по эгоистичной мужской привычке поймал ее на слове. Она же говорила тогда, будучи крайне раздражена, во-первых, его язвительными замечаниями и сарказмом, во-вторых, тем, что внезапно узнала о себе, что она совершенно не та, кем вот уже более тридцати лет привыкла себя считать. И все же, хотя и с опозданием, Эдит ощутила горечь утраты. Таков был ее удел – ощущать эту горечь с опозданием. Да, она опечалилась, но не более того, хотя других в подобной ситуации наверняка парализовал бы ужас и терзали угрызения совести.
Затем она достала из конверта и прочла письмо, адресованное Руперту. Вот оно:
«Дорогой Дэвен – я обращаюсь к тебе по имени, которое будет твоим, когда ты это прочтешь, если, конечно, это когда-либо произойдет.
Теперь мне известна твоя история, и даже если не целиком, по крайней мере, ее достаточно, чтобы я мог убедиться, сколь точной была моя оценка, сделанная мною в отношении тебя много лет назад. Не помешай тебе судьба, ты стал бы великим человеком, если таковые действительно существуют, в чем я лично сомневаюсь, ибо в девятистах девяноста девяти случаях из тысячи „великий“ – это лишь популярный перевод вульгарного слова „успешный“.
Я пишу тебе, дабы выразить мою искреннюю надежду, что если ты, как я полагаю, все еще жив, вы с Эдит, забыв свои предыдущие разногласия и многие другие беды и горести, согласитесь жить вместе на привычный, освещенный временем манер, и по возможности оставите после себя детей, которые бы и дальше продолжили наш род. Не то, чтобы он был достоин продолжения, разве что по причине неких ваших личных качеств, однако мы все вынуждены приносить жертвы на алтарь привычки и чувств. Ибо какова может быть иная причина того, что население земли не вымерло? Мне известна только одна: природа (возможно, в своей глуши ты во всей полноте понял смысл этого слова) требует того, что наиболее просвещенные ее чада осуждают как нечто совершенно бесполезное и нежелательное. Возможно, есть в этом некая высшая цель, хотя лично я ее не вижу. Лично мне это представляется частью слепой жесткости положения вещей, которое требует продолжения, пусть даже временного, в высшей степени нервного, избалованного и испорченного животного под названием человек. Рано или поздно он умрет от собственных мук, которые с каждым днем лишь усиливаются, ибо он движется вниз по лестнице прогрессирующего упадка и вырождения, которые именует выспренним словом „цивилизация“. Возможно, природа (которую ты называешь Богом) тогда от души посмеется над всем этим, но коль человеческие слезы не будут больше литься, велика ли разница?
Эдит расскажет тебе о моем конце. О том, как я – окончательно убитый скорбью, одним из худших даров цивилизации, ибо дикарь почти лишен чувств, и телесной немощью, худшим даром нашего первобытного состояния – решил положить конец им обеим, хотя это отнюдь не тот факт, о котором следует трубить на весь мир.
Я вижу, как ты печально поднимаешь глаза и говоришь: „О, поделом! То, к чему он привел ту несчастную женщину, в конце концов, пало на его собственную голову (в данном случае „несчастная“ – это то самое слово, которое ты скажешь, сопроводив его романтическим вздохом, хотя на самом деле бедняжка Клара была весьма заурядной грешницей, чей эгоизм едва не погубил юношу, которого она якобы любила). О, сколь прекрасна месть провидения! Та же самая смерть, то же самое орудие смерти!“
Ты наверняка подумал так, и оказался неправ. Страдаете вы бессонницей или же вас мучает страх разоблачения – неважно. Это не играет никакой роли. Просто люди выбирают самый удобный способ покончить со всем этим, и в данном случае, этот метод оказался одинаков. Нет никакого провидения, никакого возмездия свыше, – ничего! Лишь то, что новеллисты, или, вернее, их критики, называют длинной рукой совпадения.
Прощай! Кстати, чем ты занимался все эти годы в Судане? Было бы интересно услышать твою историю из первых уст. Я уверен, что она того стоит. Но я также убежден, что мне бессмысленно на это надеяться. Лишь одно я знаю точно: нас всех ждет абсолютное небытие.
Поверь мне, мой дорогой Дэвен.
Искренне твой – гораздо более искренний, чем ты думаешь -
«Какое странное письмо, – подумала Эдит, возвращая листок в конверт. – Боюсь, я плохо его понимаю, но мне кажется, что при иных обстоятельствах мой отец был бы совершенно другим человеком. Интересно, в какой мере мы ответственны за наши поступки? Или же за них ответственны обстоятельства? Если так, то кто создает обстоятельства?»
Руперта преследовали тяжелые думы. О, он отнюдь не был суеверен. Он настолько вырос духовно, что любые суеверия были ему чужды. Он давно осознал великий факт, по-прежнему недоступный пониманию подавляющего большинства людей, что вселенная и их связь с ней – это великая загадка, в девятистах девяноста девяти случаях из тысячи недостижимая для разумения человека. Последний склонен полагать, как то полагал и лорд Дэвен, что одна тысячная часть, которая доступна его взору, омытая ярким солнечным светом – это все, что есть. Лишь потому, что одна крошечная грань великого алмаза ловит и отражает свет, людям кажется, что остальные непременно должны быть темны и не представляют никакой ценности. Они смотрят на макушку скалы над океаном, забывая о том, что в его тайных глубинах спрятан целый горный хребет, остров, континент, возможно, целый мир, от которого им виден лишь самый высокий пик.
Что до Руперта, который был не чужд подобных размышлений, то с ним все было иначе. И все же поскольку он помнил, что за каждым внешним проявлением, даже самым тривиальным, несомненно, кроется некая причина, и что возможно то, что мы называем совпадением, на самом деле не существует, он не на шутку встревожился, когда однажды утром, проезжая верхом вместе с Меа через глубокое ущелье в Таме, услышал на утесе справа от них дикую, пронзительную музыку бродячих музыкантов. Подняв взгляд, он увидел их на самом краю утеса, как и раньше замотанных в одежды так, что их лица оставались невидимы. Трое дули в дудки, двое отбивали ритм на барабанах, не иначе, как услаждая слух птиц небесных и земных зверей, ибо поблизости не было ни одного двуногого существа.
Он сердито окликнул их со дна ущелья, но они как будто не заметили его, и еще громче загудели в свои дудки и забарабанили в барабаны. Он попытался добраться до них, однако выяснилось, что для этого ему придется сделать крюк длиною в пять миль. Когда же он, наконец, преодолел это расстояние, оказалось, что они уже ушли, – по всей видимости, соскользнули вниз со склона горы и вернулись в родную пустыню. Позднее Руперту доложили, что вдалеке по пустыне идут какие-то люди в сопровождении двух осликов.
– Чем ты так встревожен, Руперт? – спросила Меа, когда после своих бесплодных поисков они вновь спустились со скал.
