Внезапно открылась дверь. Мы пели так громко, что не услышали жутких звуков поворота ключа в замочной скважине. И тут мы увидели стоящих над нами трех надзирателей, одним из которых был Кейс, другими – Адлан и Ален-Чолен. Они вошли в камеру, держа в руках кабели, из которых торчали электрические провода, и начали бить нас ими что было силы. Избиение сопровождалось матерной руганью и сквернословием. Всех нас загнали в разные углы, где на каждую обрушили лавину ударов плетью. Халима и Марьям пытались уберечься от ударов, забившись в угол возле туалета, подобно обессилевшему боксеру, упавшему на канаты ринга, а мы с Фатимой спрятались в противоположный угол. Палачи иногда менялись местами, было ощущение, что они вымещают на нас многолетнее зло, скопившееся в их сердцах. От града сильных ударов на наших телах выступила кровь. Большинство ударов, нанесенных мне, были сделаны руками Алена-Чолена. Неистовство и агрессия, которые он проявлял, обличали его лицемерную натуру. Я обхватила голову руками, чтобы хоть как-то защитить лицо и голову. Но в какой-то момент я схватилась за кабель, резко вырвала его из рук Алена-Чолена и что было сил начала бить его по ногам и туловищу! Я поразилась силам, которые вдруг проснулись во мне. Он был последним, кто покинул камеру. Когда тюремщики закрыли дверь и наши крики стихли, из-за стен до нас донеслись голоса братьев. Мы слышали голос министра нефти, который произносил лозунг «Аллах велик! Нет Бога, кроме Аллаха!» и говорил: «Помощь от Аллаха и близкая победа», «Каждый, кто слышит меня, пусть ответит!» И другие в ответ кричали: «Обрадуйте правоверных обещанием».

В нашей камере стало тихо. Мы валялись в разных углах, сжавшись в комок, с вырванными ногтями, разбитыми головами и черными от синяков телами. Тяжелый ком подступил к моему горлу. Хотя я знала, что должна сопротивляться так, как подобает дочерям Хомейни, я все же позволила себе заплакать, ибо иногда даже мужчины утешаются слезами. Ком в горле прорвался, и я расплакалась. Халима и Марьям вышли из душа и туалета и подошли ко мне. Кабель все еще был в моих руках. Фатима сказала: «Как я обрадовалась, увидев, что у тебя в руке кабель, и ты бьешь Чолена! Каким образом кабель очутился в твоей руке?» Я объяснила, что инстинктивно прикрывала голову руками и во время очередного удара резко схватила конец кабеля, вырвала его и начала бить им своего мучителя, после чего он убежал.

Фатима сказала: «Если кабель останется в нашей камере, они могут представить происшествие в ином свете, заявив, что мы избили их солдат, и это плохо кончится для нас». Она тут же встала и постучала в окошко на двери, чтобы без слов выбросить кабель наружу. Окошко открыл Кейс с полными слез глазами. Фатима быстро выбросила кабель, но Кейс сказал: «Простите меня! Я – шиит, и если я вас бью, это значит, что я бью свою религию. Я только исполняю приказы. Я достоин смерти. Меня надо повесить, разорвать на части!» Это был последний раз, когда мы видели Кейса. Слезы ручьем текли из моих глаз. Фатима спросила: «Тебе больно, да? Ты ведь и сама побила обидчика, почему ты плачешь?» – «Нет, – ответила я – я плачу не потому, что мне больно. Я плачу потому, что с того дня, как нас взяли в плен, я наблюдала уродливые и сатанинские проявления моей сущности: гнев, агрессию, ругательства, а сегодня – и рукоприкладство. Мы можем любить только друг друга, проявлять по отношению друг к другу доброту и смеяться тайно, вдали от их глаз. Я ненавижу всю эту злость, ненависть и вражду! Однако я била его ради защиты нас самих и довольства Всевышнего. Они же били нас, чтобы убить, и тоже делали это ради довольства Всевышнего, они сами довольны своими действиями». Хотя удивляться этому не приходилось, ибо все стоны и вопли, которые я слышала всё это время, говорили об одном господствовавшем в том месте законе: о том, что пленник – единственный человек, чья смерть не требует причин и объяснений, и никто не должен даже извиняться за его убийство. Разве мы, люди, не созданы по одному образу? И разве наш подлинный образ – не образ человека и гуманности? Так почему же между нами существуют такие колоссальные различия?!

У меня было ощущение, что после того, как мне нанесли побои и я сама побила человека, мое человеческое достоинство оказалось попранным. Как может один человек избить другого, разорвать его на части и предать смерти? Откуда берется это дикое свойство? Почему война может иметь до такой степени омерзительное и свирепое лицо?

Каждая из нас собственной кровью написала на бежевого цвета двери камеры лозунги «Аллах ак-бар!» и «Нет бога, кроме Аллаха!» Эти капли крови, которыми мы запечатлели на стенах имя Всевышнего, были нашим маленьким подношением Ему. Мое лицо было запачкано слезами и кровью, и я говорила про себя: «Всевышний, прими эту ничтожную жертву!» Рядом с этими лозунгами мы написали еще один, в котором соединили всю нашу ненависть и злобу: «Смерть Саддаму!»

Все пленные были так разгневаны варварскими действиями баасовцев, что в знак протеста отказались от ужина и продолжали скандировать революционные лозунги. По традиции мы после совершения намаза провозгласили лозунг о единстве и прочли молитвы. Братья ни разу не постучали в стену. Разумеется, наши руки были избиты до такой степени, что мы не могли стучать по стене, и братья, вероятно, это понимали. Поздно вечером мы услышали, как по очереди открываются двери всех камер, даже камеры докторов, которые возрастом были старше остальных, и факт того, что они являются гражданскими лицами, был доказан. Всех вывели из камер наружу. Мы подумали: на небе и солнца нет, куда же их отвели? В конце концов открылась дверь нашей камеры. Начальник тюрьмы вошел внутрь и после некоторой паузы, во время которой он протер глаза, чтобы различить нас в темноте, спросил:

– Зачем вы подняли шум? Вы что, не знаете, где вы находитесь?

– Мы не знаем, но вы сказали, что здесь – отель для военнопленных.

– Вы знаете, зачем вы здесь?

– Вы нам сказали, что мы – ваши гости.

– Зачем вы написали лозунги на двери? Сотрите их!

– Мы хотели, чтобы вы увидели, как обращаются с вашими гостями.

– Быстро сотрите писанину с двери!

После этого он хлопнул дверью и ушел. Мы остались одни. Всех братьев, которые придавали нам сил и уверенности, забрали. Но куда? Мы не знали. Везде было тихо. Единственным, что нарушало это гробовое молчание, было завывание ветра, а иногда – разрывы снарядов, что свидетельствовало о продолжении войны и сопротивлении наших войск. В полночь наше внимание привлекли стоны и шаги людей, еле волочивших ноги по земле. Мы прижались ушами в двери. Мы слышали удары кабеля по телам наших братьев, которых надзиратели даже к их камерам провожали побоями. Стоны докторов, которые были немолоды, терзали нам душу. Баасовцы не пощадили никого. Чем больше давления и пыток они применяли, тем большую ненависть мы испытывали к ним и тем больше решимости и воли в нас рождалось. Иракцы, сами того не желая, взращивали в нас дух сопротивления. Проходя через столько телесных страданий, наши души закалялись и развивали способность терпеть все больше боли.

На следующий день мы попросили о встрече с начальником тюрьмы. Каждый день они придумывали разные отговорки, чтобы эта встреча не состоялась. Каждый день у начальника тюрьмы случалась какая-нибудь неприятность, из-за которой встречу приходилось перенести на другое время. Последний месяц уходящего года – эсфанд мы провели, слушая их обещания о встрече с начальником и массаже, который должен был достаться нашим побитым и израненным телам.