неразумно растраченной и при этом не потерять ни йоты от своей святости. Когда-то человека могли вздернуть за украденный каравай хлеба. Сейчас такого нет, зато мы ломаем ему жизнь и калечим его детей. Однажды мне дали восемь месяцев тюрьмы за то, что украл велосипед – игрушку богатого мальчишки, – но мне удалось сбежать и я стащил другой. Мне был просто необходим велосипед! А теперь внимание: впереди нас ждет землетрясение. Не какие-нибудь мелкие толчки, от которых у миссис Кобблстоун картины попадали бы со стен, и не пара толчков, а настоящий сокрушительный удар. Земля затрясется как лист осенний, и все потому, что не только под Коултауном началась утечка газа: рванет подо всем миром. Ложь насчет собственности длится слишком долго. Даже школьники уже все ясно понимают. Еще случится…

Т.Г. поднялся и в исступлении посмотрел на Роджера, пытаясь справиться с дрожью.

– Что-то я разволновался: пойду, пожалуй, к Корали.

Июль 1904 года

– Это ты написал? Вот это, в твоей газете.

– Что именно?

– О том, что шесть человек работали в строительной люльке в чикагском порту. «Из-за неисправности оборудования в люльке вспыхнул огонь». Это ты написал?

– Да.

– «Три человека сгорели заживо, трое других упали в воду и утонули. Компания «Маджилвейни констракшн» великодушно взяла на себя все расходы, связанные с похоронами жертв». Великодушно! О чем ты думаешь, когда пишешь такое? О, извини, я забыл: ты вообще не думаешь. Когда ты написал это самое слово – «великодушно», – тебе нужно было пойти и удавиться. Ты вступил в члены великого чикагского хорового общества, чтобы петь и льстить богачам. Строительная компания снабдила рабочих негодным оборудованием. Погибло шесть человек. «Извините, ребята. Произошел несчастный случай. Все по воле Господа. Удачи на будущее!»

В июле 1904 года Т.Г. очень часто озвучивал мысли Роджера, вытаскивая на свет то, что тот не осмеливался сформулировать.

– Тебя ведь поразило количество народу в Чикаго, верно, недоумок? Ты наверняка подумал, что и во всем мире народу слишком много и что хорошо бы большинству помереть. О, как мне стыдно за тебя, доброго американского юношу, который почти готов убивать. И не лги мне! Что ж, позволь тебе кое-что сказать. Все этим только и занимаются. Разве ты не испытываешь радости, читая о крушении поезда, наводнении или землетрясении? Конечно, испытываешь, ведь больше жизненного пространства останется для нас. Нам достанется больше еды. Вот именно поэтому люди любят читать наши с тобой газеты. «Молния»! Молния»! Экскурсионный корабль затонул со всеми пассажирами на борту. «Молния»! Три цента. Читайте все подробности!» И люди читают, их наполняет ужас: «Какой кошмар»! Но тоненький голосочек в голове говорит им: «Так ведь меньше народу будет толпиться возле кормушки». И их глаза увлажняются: «Как хорошо, что меня не было на том корабле!» Больше смертей! Как можно больше смертей! Они это любят. А в один прекрасный день они получат нашествие автомобилей. Что за время начнется… То-то будет радости: особенно в праздничные дни, – но война, конечно, лучше всего. Во время испанской войны в Америке читали за завтраком газеты и надеялись, что всех проклятых испанцев, какие есть в мире, перестреляли уже позавчера. Каждый американец на завтрак ел испанцев. Самое большое преимущество войны заключается в том, что она делает легитимным убийство: позволяет какому-нибудь мистеру Джонсу, миссис Джонс, а также Джонсу-младшему и очаровательной крошке Арабелле Джонс, выскочить из кустов и завопить: «Убей их!» Это называется «патриотизм». Каждую ночь люди отправлялись в постель просто вымотанные постоянным проявлением благородного патриотизма. В зале суда в Коултауне тебе не хотелось убить всю тамошнюю кодлу?

– Хотелось.

– Благодарю вас. А они хотели убить твоего отца. Почему? Ради справедливости? Чтобы отомстить? Нет! Им было наплевать на почившего в бозе Брекенриджа Лансинга, как на слетевшую подкову. Я понял, в чем было дело. Им хотелось, прикрываясь законом, убрать твоего отца с дороги. Количество человеческих существ, желающих смерти своим соседям, – неизмеримо. Теперь обрати внимание: я совсем не хочу сказать, что каждый желает смерти всем. Мы все являемся членами каких-то небольших сообществ. Нам хочется, чтобы умерли члены других сообществ, а вот члены нашего пусть живут, но только угождая нам. Мужчина хочет, чтобы жена ему безропотно подчинялась и не смела противоречить; отец не желает, чтобы сын имел собственное мнение и спорил с ним.

Тебе было семнадцать, когда отец пустился в бега. О, ты даже не представляешь, как тебе повезло! Поверь: все отцы ненавидят своих сыновей, во-первых, потому, что знают: сыновья, насвистывая, будут прогуливаться на солнышке, в то время когда сами они – гнить в земле. Отцы знают, что, когда сыновья будут пялить девок на пружинных матрасах, их удел с одышкой и слезящимися глазами передвигаться на кресле-каталке. Очень горькая мысль! Во-вторых, их приводит в ужас, что какой-то мальчишка ухитряется наделать так много ошибок в своей жизни, как они. Представляешь, тот, кого ты помнил еще маленьким засранцем в люльке, ничего не соображающим щенком, прыщавым юнцом с извечными проблемами – да, это он! – так вот этот самый хлыщ устроит свою жизнь лучше тебя. Чудовищно! А так как ни один мужчина в душе не чувствует себя успешным или счастливым – именно в душе мы оцениваем самих себя честно, – это становится реальностью для любого отца. С начала времен ни один отец не дал своему отпрыску совет и не приободрил его, с тем чтобы потом тот пришел к какой-то великой мысли или великому свершению. Нет, сэр! Папочка, потея и заламывая руки, советует быть осторожным, не торопиться, держаться середины дороги. Все это проходит под видом родительской любви. Всем известно, что семейная жизнь – сплошной ад, но если хочешь получить пример красивых отношений в семье, сходи в зоопарк, посмотри на львов, тигров и медведей. Вот они действительно любят свои детенышей, по-настоящему! Самая прекрасная картина в мире – когда львенок играет под носом у льва, а его мамаша, притворяясь, что дремлет, одним глазом наблюдает за ним, а другим косится на зевак по ту сторону железной решетки. Лишь в тех случаях, когда ребенка приносят в дом на носилках, родители любят своих детей по-настоящему. Тут сразу оживают древние животные инстинкты. Матери разрываются от горя, но горюют от того, что были не способны дать любви своему паршивцу вовремя. Видишь ли, когда человечество получило разум, это испортило всю картину мира. Вместе с разумом прошло понимание, что существует будущее и что будущее каждого отдельного человека – смерть. Человек – это животное, которое растит хлеб, копит