Да, на планете слишком много людей. Природа заинтересована лишь в одном: закутать всю землю в насколько возможно толстый слой протоплазмы – растениями, рыбами, насекомыми и животными. Ты когда-нибудь видел поле, от края до края покрытое муравейниками? Там были мириады муравьев! А нашествие саранчи видел? Природа не настолько умна, как кажется. Ей абсолютно все равно, хватит ли пищи для всех: она просто способствует нашему массовому расселению по Земле, – поэтому мы умираем. Кто больше не может рожать детей, тот должен уйти. «Принесите другую тарелку картофеля, миссис Кейси». Как кажется, природа пребывает в постоянной панике от того, что этот грандиозный и бессмысленный процесс может застопориться. И тут появляются мелкие рыбешки, и карликовые деревца, и суслики с блохами, и Эшли. «Принесите другую тарелку картофеля, миссис Кейси».

Что? Что ты говоришь? Послушай, во Вселенной не существует никакого высшего разума. В том, что люди рождаются, нет никакого смысла. Не существует никакого плана. Трава вырастает, дети появляются на свет – таковы факты. За тысячелетия своего существования люди придумали массу интерпретаций: жизнь – это проверка нашего характера; вознаграждение и наказание после смерти; Божественный промысел; райские сады Аллаха с прекрасными гуриями на потребу каждого; нирвана Будды (что хотя бы понятно, потому как означает «ничего не вижу, ничего не чувствую»); эволюция, высшие формы, усовершенствование общества, утопия, летающие аппараты, шнурки лучшего качества – ничего в этом нет, кроме гнили и трухи! Не могли бы вы вбить это в свою пустую башку, сэр?

Миллионы верят, что на нас влияют Солнце, Луна и планеты; другие миллионы поднимают эти миллионы на смех. Миллионы также верят, что небесные тела по своему выбору – часто непостоянному, неверному, даже абсурдному, – но бесспорному – кого-то отмечают своей благосклонностью. Дети Солнца несут в себе черты Аполлона, который шествует в сопровождении муз и который исцеляет, очищает светом, разгоняет морок и пророчествует. Таков я – Томас Гаррисон Спидел.

Дети Сатурна тоже обладали влиянием на формирующегося человека.

Бо́льшую часть дня Роджер перемещался по Чикаго и его пригородам, время от времени появлялся в редакции, где за своим столом принимал посетителей: кто-то хотел заручиться его поддержкой в популяризации благотворительного мероприятия, кому-то требовалось написать некролог умершему родственнику (у Роджера некрологи получались прекрасно!) или подать объявление о пропаже домашнего любимца. Некоторые приходили, чтобы выразить одобрение, а некоторые – возмущение. Как-то утром, когда Роджер уже собирался уходить, к его столу подошел седобородый мужчина, в котором он узнал известного адвоката Авраама Биттнера.

– Мистер Фрэзиер?

– Да, это я, мистер Биттнер. Пожалуйста, присаживайтесь. Что привело вас ко мне?

Адвокат опустился на стул, медленно стянул перчатки, молча разглядывая Роджера, и принялся теребить агатовый брелок, подвешенный на цепочке от часов. Глаза Роджера задержались на надписи, выгравированной на камне с двух сторон. Заметив его интерес, мистер Биттнер вытащил часы, положил на стол и, не проронив ни слова, стал наблюдать, как Роджер внимательно разглядывает камень.

– Это на греческом, мистер Биттнер?

– На древнееврейском.

Роджер вопросительно поднял на него глаза.

– Там выгравирован девиз общества, к которому я принадлежу, и пришел к вам сегодня как раз в качестве его представителя.

– Что означают эти слова, сэр?

– У вас есть Библия?

– Была. Наверно, кто-то унес.

– В вашей Библии это слова из Книги пророка Исайи, стих третий, глава сороковая: «… Прямыми сделайте в степи стези Богу нашему».

– Можно мне взять его в руки?

– Вам можно. Я представляю это общество, и в частности его руководящий комитет, который состоит из двенадцати человек. Наш комитет в знак уважения к вам: вы так много делаете для Чикаго! – хотел бы предложить более комфортное место для проживания. – Он сделал паузу. – Вы сейчас живете в четыреста сорок первой квартире в Терстон-хаусе. Это очень шумное место с раннего утра до поздней ночи. Два ваших окна выходят на кирпичную стену склада Кована. Это так?

– Совершенно верно, мистер Биттнер.

– Наш комитет хочет сдать вам апартаменты на четвертом этаже дома номер шестнадцать по Боуэн-стрит сроком на три года за один доллар в год. Четыре окна квартиры выходят на озеро. Предложение не содержит никаких дополнительных условий. Мы заинтересованы лишь в вашем благополучии и дальнейшей плодотворной деятельности. В квартиру можно въезжать хоть сейчас. Вот ключи, а это расписка в получении, которую вам нужно подписать.

Роджер молчал и лишь удивленно смотрел на посетителя, а когда, наконец, попытался заговорить, тот жестом остановил его.

– Нет-нет, никого не нужно благодарить: все они состоятельные люди, очень состоятельные, и за исключением двух человек – чикагцы. И любят свой город. Они очень решительно настроены сделать все, что в их силах, чтобы превратить Чикаго в самый лучший, самый цивилизованный, самый гуманный и самый красивый город на земле. Благодаря их усилиям, уже увеличена территория парков, устроены фонтаны и расширены центральные улицы. От них исходят очень большие пожертвования в университеты, больницы, сиротские приюты и центры по реабилитации бывших заключенных. Вы как-то с интересом писали о необходимости озеленять город. По решению комитета в парках были высажены дубы, и приняты меры к тому, чтобы никто не попытался их спилить. – Мистер Биттнер понизил голос, и легкая улыбка тронула его губы (так улыбаются, когда делятся секретом с человеком, который может оценить его значение). – Они мечтают в будущем основать здесь что-то вроде Иерусалима, свободного Иерусалима, или новых Афин… Вы, мистер Фрэзиер, делаете то, что никто, кроме вас, сделать не сможет: с таким сочувствием пишете об иностранных землячествах в городе. Вы восстановили человеческое достоинство пожилых людей в глазах их собственных детей. Вы привлекли внимание ваших читателей к непереносимым явлениям, которые они сами в силах исправить. И все своими средствами. Комитет переживает из-за того, что вы можете уехать из Чикаго, чтобы продолжать свою бесценную деятельность в Нью-Йорке или каком-нибудь другом городе.

Он неторопливо опустил часы и агатовый брелок в карман, и как раз в этот момент дверь редакторского кабинета неожиданно распахнулась, оттуда выскочил старина Хиксон с несколькими желтыми листками и заорал:

– Трент, дьявол тебя побери! Мы не можем печатать эту галиматью! Кому, на хрен, может быть интересно читать про старую клячу, которая таскает конку? Быстро, ноги в руки, и вперед как наскипидаренный за новостями.

Тут редактор увидел, что у Роджера важный посетитель, круто развернулся и вылетел вон, что есть силы грохнув дверью.

Роджер взял ключи.

– Весьма признателен вам, мистер Биттнер, за эти слова и благодарен членам комитета, но я… мне… Мне очень неловко принимать подарки.