Ряд очевидцев (Алексей Гирс, Георгий Рейн и др.) утверждали, что Столыпин произнес что-то вроде «счастлив умереть за царя», но, похоже, что это излишняя героизация и без того героического образа. Тем более, что в устах каждого из них фраза звучала по-своему. Премьеру в тот момент уж точно было не до сантиментов и пышных фраз.

Только тогда к нему бросился поддержать действительный статский советник Павел Каменцов с криком «Доктора!». Лейб-хирург Рейн кинулся осматривать рану.

Зато публика была счастлива от того, что пули достались не их любимому самодержцу, что тут же отметили троекратным «ура» и «Боже, царя храни». Николай, бледный, стоял у ложи и кланялся публике, как исполнивший арию певец. После чего покинул с семьей театр.

Мавр сделал свое дело

Раненого премьера на карете скорой помощи отвезли в частную лечебницу доктора Николая Маковского, что на Малой Владимирской. Ему было плохо, он едва говорил. По закону временно в права премьера вступал Коковцов, который тут же поехал в больницу.

Задержанного в буфете театра допрашивали подполковник Иванов, спасший его от линчевания, товарищ прокурора судебной палаты Царюк и прокурор Киевского окружного суда Брандорф. Перед изрядно помятым в свалке Богровым лежал браунинг (№ 239630) и вытащенная из его бумажника записка, написанная его рукой: «Николай Яковлевич очень взволнован». На вопрос, чего это ему волноваться, тот криво ухмыльнулся беззубым ртом и заметил, что написал ее «на всякий случай, если понадобится поддержать вымышленные мною сведения о времяпрепровождении Николая Яковлевича». То есть заранее готовился к любому варианту развития событий.

На этом первом допросе Богров, видимо по привычке, сразу же предал всех – Кулябко, Спиридовича, Веригина, поведал обо всех своих отношениях с охранкой и о том, как водил ее за нос последние несколько дней. Ничего не утаил. Надо полагать, ему доставляло наслаждение густо мазать грязью охранку, столь щедро поддерживающую его материально. Собственно, за что он ее ласкал и ненавидел, обвиняя во всех своих проблемах.

Знал ли о работе Аленского сам подполковник Иванов? Скорее всего, знал – многие кулябкинские филеры попростецки общались с Богровым, да и он сам запросто звонил в охранку. Однако Иванов не был посвящен в планы «банды четырех», иначе не стал бы вытаскивать убийцу из свалки, а, наоборот, дал бы растерзать. Чем здорово бы облегчил жизнь четверке. И все – концы в воду, определяй тогда, откуда билет, чей он агент и вообще что это за птица. Выгораживать же в таком деле начальника даже не подумал и аккуратно записал все богровские откровения. После чего под внушительным конвоем отправил его в каземат Косого капонира.

Параллельно группа жандармов с остервенением рыла носом землю в доме на Бибиковском бульваре. Эти наивные ребята до сих пор были уверены, что «террористка с бомбой» и Николай Яковлевич существуют. На заявление родственницы Богрова, что родители его, находившиеся тогда за границей, будут страшно потрясены известием о случившемся, жандармский офицер заявил: «Богров потряс всю Россию, а вы говорите о потрясении его родителей».

Тем временем мужественно сдерживавшего стоны Столыпина осматривали хирурги в лечебнице Маковского. Один из них заметил: «Дело скверно, судя по входному отверстию пули и месту, где она прощупывается, при выходе, должно быть, пробита печень, разве что, ударившись об крест, пуля получила неправильное движение и обошла по дуге, но это маловероятно». Увы, хирург был прав – пуля с осколком ордена измочалила печень.

До утра врачи решили ничего не предпринимать. А может, никто не хотел брать на себя ответственность за жизнь такого пациента. Все ждали прибытия светил.

Премьер позвал к себе Коковцова. Надо полагать, он понимал, что это конец. Пытаясь выглядеть бодрее и цепляясь за потухающее сознание, начал давать ему первоочередные инструкции: в первую очередь принять меры по предотвращению возможного погрома (ему уже сказали, что стрелявший – еврей). Кстати, первым возможность погрома после покушения высказал генерал-губернатору Трепову лично Кулябко, которого тот чуть не выгнал взашей. Раненый знал, о чем говорил, – войска из города были выведены на маневры, которые назавтра должен был посетить государь. В городе вооруженных сил практически не было. Положение спасли казаки. Были срочно вызваны в Киев три полка, которые к утру оцепили весь Подол. Вовремя. На Подоле поднялась настоящая паника, еврейское население собирало вещи и просто бежало из города.

Кроме того, Столыпин передал Коковцову ключи от своего портфеля, просил срочно разобрать там бумаги и доложить царю самое актуальное. А заодно и посоветовал доложить государю о необходимости замены Сухомлинова «ввиду сумбура в его голове». «Наша оборона, – корчась от боли, прошептал Столыпин, – в руках человека неподходящего, ненадежного, не умеющего внушить к себе уважения». Ах, как был прав Петр Аркадьевич! Уже через три года Россия хлебнет сполна с этим «стратегом» из горькой чаши Первой мировой бойни.

И еще одно попросил он Коковцова – позвать ему Курлова. Что именно хотел ему сказать перед смертью Столыпин, осталось тайной. Врачи убедили больше больного не беспокоить. Сам же генерал, услышав о просьбе Столыпина, тут же написал прошение об отставке. В своих более чем тенденциозных воспоминаниях Курлов выдвинул оригинальную версию просьбы раненого: «Знал поседевший в чиновничьих интригах Коковцов, что П. А. Столыпин может мне передать для доклада государю то, что он не скажет своему политическому противнику и что эти слова могут помешать его начинавшей приходить в исполнение мечте (должности премьера. – К. С.)». Только больному разуму Курлова могла присниться идея, что Столыпин в качестве душеприказчика может использовать его.

Хитрый Коковцов тоже был не лыком шит и сразу же доложил царю о том, что «генерал Курлов уже по первым следственным действиям настолько скомпрометирован в покушении на Столыпина его непонятными действиями, что едва ли он вообще сможет оставаться на службе».

Весть о покушении потрясла жителей Киева. С утра толпы горожан валили во все церкви ставить свечи за здравие. В Михайловском соборе при огромном стечении народа было отслужено молебствование об исцелении. Приехали представители земств, петербургские чиновники, просто жители окрестных сел. По постановлению городской думы улица возле лечебницы была засыпана сеном, дабы проезжающие экипажи не беспокоили раненого.

3 сентября в Киев приехали братья-сенаторы Алексей и Дмитрий Нейдгардты, умолявшие Коковцова поручить следствие по делу надежному лицу, дабы выявить всех виновных. «Надежное лицо» нашлось в лице сенатора Максимилиана Трусевича (бывший директор Департамента полиции, ненавидевший Курлова), который развил такую бурную деятельность, что «банда четырех» приуныла.

4 сентября приехала заплаканная Ольга Борисовна, занявшая пост у изголовья