На двух судах сопротивление оказалось недолгим, но на борту «Раннимед Парк» разгорелся настоящий бой, который длился тридцать пять минут. Полицейские, в которых летели консервные банки и куски железа, оторванные от клеток, реагировали спокойно и методично: пожарные шланги, гранаты со слезоточивым газом, дубинки. Танцевальная музыка на причале стихла. Чуть позже послышался рев сирен карет «скорой помощи». А пассажиров двух первых судов уже увозили грузовики.

У меня перед глазами лежит фотография, сделанная в то утро на вокзале Гамбурга. По перрону маршируют уходящие полицейские в касках – они выполнили свою миссию. У перрона стоит вагон с зарешеченными окнами. За решетками видны лица стоящих мужчин и женщин. Век от века у пленников одно и то же выражение лиц, те же руки, вцепившиеся в решетку. Мрачная ирония состоит в том, что Европа прошла огонь и искупалась в крови, чтобы жертвы попали в новое рабство.

Мир концентрационных лагерей жесток. Они были полезным изобретением. В них содержались евреи, военнопленные и гражданские лица разных национальностей. Почему бы теперь снова не поместить туда евреев? Для сторожевых собак, круживших вдоль колючей проволоки, ничего не изменилось. На тех же местах стоят сторожевые вышки с прожекторами и пулеметами.

Все та же рутина по прибытии в лагерь: дезинфекция с помощью инсектицида, выяснение личности. Бывшие пассажиры «Исхода» отказывались отвечать на вопросы или называли себя Адольфом Гитлером или Даффом Купером. Их распределили по лагерям в Любеке, Амстау и Поппендорфе.

Способность человека приспосабливаться невероятна. В Поппендорфе, через несколько недель после размещения за колючей проволокой, был избран староста, некто Гед. Он организовал детский сад, создал секцию гимнастики, оркестр и хор. Время от времени британские власти делали новые предложения:

– Если хотите, доставим вас во Францию, где вы найдете работу.

– Мы хотим работать только на родине.

Подобное упрямство заключенным Поппендорфа с рук не сошло: им уменьшили дневной рацион, состоявший из двух ломтей черного хлеба, намазанного жиром, утром и вечером, а также кукурузного пудинга на обед.

– Лучше, чем в Аушвице, – шутили заключенные.

Наступила осень. В последний день ноября 1947 года британские охранники объявили своим пленникам, что ООН решила разделить Палестину между арабами и евреями:

– Теперь можете возвращаться на родину.

Люди, оторванные от своей земли, не имевшие ни прав, ни денег, до дна испившие кубок горечи, жили лишь одной необоримой надеждой. Англичане покинули Палестину 15 мая 1948 года. Последние пассажиры «Исхода» высадились в Хайфе 3 сентября 1948 года. Лишенные всего, они обрели родину своих предков, которые покинули ее около двух тысяч лет назад.

«Я уехал из Пирея в августе 1923 года, когда мне было семнадцать лет. В кармане у меня лежал билет до Буэнос-Айреса и сто долларов. Из Пирея в Неаполь я добрался на борту торгово-пассажирского судна компании „Ллойд Триестино“, а там пересел на „Томмазо ди Савойя“, красавец-лайнер водоизмещением 12 000 тонн. Пассажиры первого класса могли считать его роскошным. Но у меня был эмигрантский билет, а вы знаете, что это такое, если видели фильм Чарли Чаплина „Иммигрант“. Мне было даже хуже, потому что Чаплин в фильме ест за столом, а нам приходилось дважды в день отправляться за едой на камбуз и есть как придется – то стоя, то сидя на палубе, если была хорошая погода. В остальное время мы не покидали так называемой нижней палубы для пассажиров.

В сущности, это был трюм, переоборудованный в дортуар. Никаких иллюминаторов. Только электрический свет, который гасили с десяти вечера до шести утра. Вентиляция с помощью воздушных рукавов, то есть практически никакого свежего воздуха. Запах стоял отвратительный, особенно в плохую погоду, когда эмигранты страдали от морской болезни. Я выдержал этот ужас всего несколько дней. Можно пережить суровые испытания, вынести страдания, но нельзя мириться с отношением, которое низводит вас на уровень скота. Никогда. И всегда можно найти выход, если очень захотеть. После пребывания в неаполитанской гостинице денег у меня оставалось меньше ста долларов, а нужно было хоть что-то приберечь: неизвестно ведь, что ждало меня в Буэнос-Айресе, – ни жилья, ни работы, ни друзей, ни родственников у меня там не было. Однако я долго не раздумывал. Взял пятидолларовую бумажку и отправился к комиссару: „Не хочу жить в этом свинарнике“. Он взял деньги и сказал: „На корме, в круглом помещении главной палубы, лежат бухты спасательных канатов. Если вас устроит спать там, я не буду против и велю, чтобы вас оставили в покое“. И я спал среди этих канатов. К счастью, в то время их делали из пеньки. Лето стояло хорошее, и я был счастлив…»

Любой преуспевший человек охотно рассказывает о своем трудном дебюте. Приведенный выше рассказ взят из интервью Аристотеля Онассиса – одного из многих, которые он давал на борту своей роскошной яхты «Кристина».

В 1906 году в Смирне (ныне Измир), оживленном многонациональном порту Малой Азии, проживало семейство зажиточных греческих торговцев (у них было три дочери и вот наконец родился сын). Юный Аристотель блестяще учился, с легкостью овладел английским, французским, итальянским языками, а также преуспел во всех водных видах спорта – плавании, водном поло, парусном и гребном спорте. В четырнадцать лет он получает приглашение в команду ватерполистов Греции, которая должна была принять участие в Олимпийских играх в Антверпене (1920).

– Нет, – заявляет отец, – пострадают его занятия.

Аристотель подчиняется без особых огорчений. А вскоре разворачиваются события, оказавшие решающее влияние на его жизнь: в город входят войска Ататюрка (Мустафы Кемаля). У Онассисов реквизируют дом, женщины семейства (элементарная предосторожность) уезжают. Мужчины считают, что рискуют меньше, и действительно, их жизнь вначале относительно нормальна. Юный Онассис, зная, что турецкий генерал, их сосед по дому, любит выпить, начинает тайно поставлять ему спиртное.

– Я представлю тебя полезному человеку, – обещает ему генерал.

Речь идет о вице-консуле США в Смирне, некоем Парке, которому Аристотель также оказывает несколько мелких услуг. Эти люди помогут ему позже, когда трое дядьев Аристотеля будут повешены; его отец, большой специалист по раздаче бакшиша, сумел спасти себе жизнь и отделывается тюрьмой. Аристотеля ищут, но вице-консул Парк переодевает его в форму американского матроса и сажает на борт эсминца. Через несколько месяцев семейство собирается в Афинах. Онассиса-отца освободили за выкуп в 25 000 долларов. А через некоторое время, в августе 1923 года, Аристотель уезжает из Пирея со ста долларами, эмигрантским билетом до Буэнос-Айреса и родительским благословением.

– В Буэнос-Айресе я делал все. В начале пути нужно браться за любую работу, не упуская ни единой возможности заняться чем-нибудь получше. Чтобы получить разрешение на работу, я подделал паспорт, прибавив себе шесть лет. Я поступил в телефонную компанию «Ривер Плейт».