— А и зачем тебе нужны были деньги? Зачем головой рисковал? Ведь сколько я просила остаться дома! Ослушался. Но хоть теперь поумнел. Кто ж выкупил тебя? Иль сами выгнали? Даром? Ты — не подарок. Работать даже дома не любил. А уж на чужих и тем более! — смеялась Сергеевна.

— Это когда было! Сколько лет прошло!

— Нынче даром никого не кормят! Верно, потому выпустили, чтоб не терять на тебя харчи?

— Не своей волей отпустили. Одни чеченцы взяли в плен, другие — освободили. Своих же бандюг в горах вылавливали, на меня наткнулись. Я не один в плену был. Трое. Всех отпустили.

— Били тебя?

— О чем ты, баб? Давай не будем о Чечне. Мне б забыть ее скорее, — отвернулся внук, скрыв от бабки истину.

Как он попал в плен, как пробыл в нем без малого два года, сам себе запретил вспоминать, потому что выжившему уже не хочется умирать.

— Баб! А ты зачем выписала меня из квартиры? — вспомнил причину приезда.

— Юрик! Так о погибели получила весть. А выписала… ну сам посуди, пенсия копеечная; А за коммунальные услуги с двоих прописанных брали. За воду и канализацию, за отопление. С одной — все ж меньше. И на гуманитарную помощь враз оформилась, как малоимущая. Оно сам посуди, с пенсии на хлеб не оставалось после квартплаты. Даже побиралась. Да только и тут милиция помешала! Грозить тюрьмой стали. А потом и того хуже, пообещали квартиру отнять…

— Теперь мороки будет много, чтобы восстановиться в ордере. Нынче из погибших выживать трудно. Никому не в радость! — сознался Юрий.

— Как домой хочется! Забери ты меня отсюда. Оно хоть и неплохо здесь, а все ж не то, что у себя. Вокруг чужие люди. Живу по расписанию и графику. Все по очереди. А в ней кто о ком заботится? — вздохнула Сергеевна.

— Прежде чем взять тебя, я должен прописаться, устроиться на работу. Иначе как жить?

— Покуда на мою пенсию. А там что-нибудь подыщем, — просилась бабка.

— Твоей пенсии нам на хлеб не хватит. Я теперь работу ищу, чтоб жить, а не подыхать всякий день. Этого с меня хватило. Когда устроюсь, заберу тебя отсюда! — пообещал внук. И бабка ждала.

Вскоре Сергеевна похвалилась, что ее Юра добился правды и прописался в квартире. Теперь спокойно живет. Вот только с работой тяжко. Не берут его. Боятся принимать тех, кто вернулся с войны. А все оттого, что у них нервы не в порядке. Чуть что поперек, они кулаки в ход пускают. За всякую мелочь голову снять норовят. Вспыльчивые, злые, они прославились своей неуживчивостью и злопамятством. В личных бедах и трагедиях винили всех поголовно. Потому их остерегались и боялись.

Юрий не стал исключением. Пройдя войну и плен, он даже в разговоре с Сергеевной частенько был несдержан. Может, оттого не мог устроиться на работу больше полугода. Но потом… Умолкла о нем Сергеевна. Не жаловалась на нелегкую долю внука, не ругала правительство, забывшее своих защитников-солдат. Но и не радовалась. Иногда втихомолку плакала. Может, оттого, что слишком соскучилась по дому. И незаметно для всех стала таять.

Сергеевна уже редко выходила во двор. Почти не общалась со старухами, не говорила о Юрке и не слушала рассказы других. Она подолгу сидела у телевизора, смотрела подряд все передачи, но ничего не видела. Вскоре она перестала появляться в столовой и теперь сидела у окна, думая о своем. Ее лицо посерело, глаза запали. Бабка все реже выходила из комнаты. И Яков отправил Сергеевну на обследование, когда она уже со слезами стала жаловаться на боли в груди.

Вскоре всему стардому стала известна причина недомогания. У старухи обнаружили рак. Скрыть это от Сергеевны не удалось. Бабка поняла, что ее дни сочтены. И позвонила внуку.

Кузьма в тот день ремонтировал койку в медпункте. Сергеевна подошла к нему, тихо попросила не стучать, дать возможность поговорить по телефону. Кузьма тут же согласился, вышел в коридор покурить. Сергеевна на брала номер:

Сергеевна несколько раз принималась звонить. Но Юрия не было дома. Бабка уже вечером вернулась со двора и звонила внуку до глубокой ночи.

Юрий не отвечал.

— Наверное, по делам, работы много, вырваться не смог. Вот и не приехал сегодня. Ничего, завтра заберет. Подожду, что делать? Время теперь такое — дыхнуть некогда молодым. Вот и нашего соколика заботы одолели. Не приехал неспроста. Ну не беда. С утра заберет. Так оно даже лучше! — вскакивала среди ночи на каждый собачий брех… А вдруг…

Но ни на следующий день, ни в другие не приехал внук. Молчал его телефон. Целую неделю звонила Сергеевна. И уже не выходила во двор. Не выглядывала в окно. Слегла в постель. Отвернулась к стене лицом, чтобы никто не видел ее слез. Прошло две недели. И как-то поздно вечером решила бабка позвонить. На всякий случай. И… Трубку подняли.

— Юрик? Что ж ты не приехал за мной? Как это куда? Забрать домой! Ведь обещал еще давно! Забыл? Как же так? А я жду! Каждый день! Где ж ты был? Дел много? Не до меня? Что ж так, Юрик? Ведь мне ничего от тебя не надо. Свою пенсию получаю. Хватит мне. Ничего не попрошу. И на лекарства тоже. Бесплатно их дают. Сама себя обихожу. Нет, нянькой не будешь. Я хожу сама. Возьми меня домой. Ну, прошу тебя! Нет, здесь никто не обижает. Почему домой прошусь? Юра, я ж не жила всю жизнь в стардоме. Тебя растила дома. И теперь пригожусь, не буду обузой. Стану ждать с работы.

Сергеевна старалась говорить тихо. Но все старики внимательно слушали каждое слово.

— Юра, мне недолго осталось. Сжалься! Дай вернуться домой! Я хоть со стенами прощусь. Тебя благословлю. Тяжко одной помирать. Что? И дома может так случиться? Конечно. Но дома! У себя как человек помру. Тут я вовсе никому не нужной себя чувствую. Покуда на ногах — не бойся. Нет, рак не заразный. Я буду на лоджии спасать, посуду заведу отдельную. И полотенца… Нет, не буду мыться в ванне. В тазике смогу… Свои тряпки отделю в комоде, — уговаривала внука. — Я не кричу по ночам. И от боли. Врача мне не вызывают. Уколов не делают. Обхожусь. И тебя не потревожу. Не разбужу. Возьми меня! — слушала всхлипывая.

Кузьма еле сдерживал подступившую злость.

— Сколько? Дня три подождать? Тогда что-то придумаешь? Хорошо. Потерплю. А ты никуда не уедешь? Не собираешься из дома? Вот и славно! Ну, тогда до встречи, внучек! Жду! — положила трубку.

— Сергеевна! Не рвись к нему! Пусть мы тебе чужие, но не боимся заразиться. Не откажем в помощи и уходе, когда это понадобится. Не оттолкнем от себя. Не потребуем отдельного белья и посуды, отдельной комнаты. Ты с нами. Не просись туда, где тебя не ждут и не хотят. И твой дом не станет греть, коль прижился в нем холодный человек. Видать, на войне он потерял тепло. Его не воротишь и не выпросишь. Ты в том не одинока. У нас не легче твоего. Хоть и не больны. Старые — никому не нужны. Мы еще живы, но нас уже схоронили. Простились загодя. А мы как всем назло. Коль так, не сетуй. Живи с нами. И не береди себя, — подсел к Сергеевне старик, бывший полковник. Он всю войну прошел. От Сталинграда до Берлина. Все пережил. Заплакал впервые в жизни, когда единственный сын, сдав его в стардом, уехал со двора, сказав, что с месяц не сможет навещать отца, уезжает с семьей отдыхать на Ривьеру…