Поезд набирал скорость, вагон сильно покачивало. В дальнемуглу уголовники резались в кости – играли на охранника, моталась под потолкомлампа, на нижних нарах кто-то монотонно бубнил, должно быть молился. Вонялопотом, грязью, парашей. Табачный дым ел глаза.

– Я думаю, в генштабе это учитывают, – продолжал Зеф, –а потому никаких стремительных прорывов не будет. Будет вялая позиционнаявойна, хонтийцы при всей их глупости сообразят когда-нибудь, в чем дело, ипримутся охотиться за излучателями… В общем, не знаю я, что будет, – заключилон. – Я не знаю даже, дадут ли нам утром пожрать. Боюсь, что опять не дадут: скакой стати?

Они помолчали. Потом Максим сказал:

– Ты уверен, что мы поступили правильно? Что наше местоздесь?

– Приказ штаба, – пробурчал Зеф.

– Приказ приказом, – возразил Максим, – а у нас тожеесть головы на плечах. Может быть, правильнее было бы удрать вместе с Вепрем.Может быть, в столице мы были бы полезнее.

– Может быть, – сказал Зеф. – А может быть и нет. Ты жеслышал, что Вепрь рассчитывает на атомные бомбежки… многие башни будутразрушены, образуются свободные районы… А если бомбежек не будет? Никто ничегоне знает, Мак. Я очень хорошо представляю себе, какой бедлам сейчас творится вштабе… Правые ходят гоголем: в правительстве вот-вот полетят головы и вся этасволочь полезет на освободившиеся места… – Он задумался, копая в бороде. –Вепрь вот наплел нам насчет бомбежек, но по-моему он не для этого подался встолицу. Я его знаю, он до этих вождистов давно добирается… так что оченьвозможно, что и у нас в штабе головы полетят…

– Значит, в штабе тоже бедлам, – медленно сказалМаксим. – Тоже, значит, не готовы…

– Как они могут быть готовы? – возразил Зеф. – Однимечтают уничтожить башни, другие – сохранить башни… Подполье – это тебе неполитическая партия, это винегрет, салат с креветками…

– Да, я знаю… – сказал Максим. – Салат.

Подполье не было политической партией. Более того, подпольедаже не было фронтом политических партий. Специфика обстоятельств разбила штабна две непримиримые группы: категорические противники башен и категорическиесторонники башен. Все эти люди были в большей или меньшей степени в оппозиции ксуществующему порядку вещей, но, массаракш, до чего же разнились их побуждения!

Были биологисты, которым было абсолютно все равно, стоит лиу власти Папа, крупнейший потомственный финансист, глава целого клана банкирови промышленников, или демократический союз представителей трудящихся слоевобщества. Они хотели только, чтобы проклятые башни были срыты и можно было быжить по-человечески, как они выражались, то-есть по-старому, по-довоенному…Были аристократы, уцелевшие остатки привилегированных классов старой империи,все еще воображавшие, что имеет место затянувшееся недоразумение, что народ верензаконному наследнику императорского престола (здоровенному унылому детине,сильно пьющему и страдающему кровотечениями из носа) и что только эти нелепыебашни, преступное порождение изменивших присяге профессоров Е. И. В. АкадемииНаук, мешают нашему доброму простодушному народу манифестировать своюискреннюю, добрую, простодушную преданность своим законным владыкам… Забезусловное уничтожение башен стояли и революционеры – местные коммунисты исоциалисты, такие как Вепрь, теоретически подкованные и закаленные еще вдовоенных классовых боях; для них уничтожение башен было лишь необходимымусловием возвращения к естественному ходу истории, сигналом к началу рядареволюций, которые приведут, в конечном счете, к справедливому общественномуустройству. К ним примыкали и бунтарски настроенные интеллектуалы, вроде Зефаили покойного Гэла Кетшефа – просто честные люди, полагавшие затею с башнямиотвратительной и опасной, уводящей человечество в тупик…

За сохранение башен стояли вождисты, либералы ипросветители. Вождисты – самое правое крыло подполья – были, по выражению Зефа,просто бандой властолюбцев, рвущихся к департаментским креслам, и рвущихсянебезуспешно: некий Клау-Мошенник, продравшийся в Департамент пропаганды, был всвое время видным лидером этой фашистской группировки. Эти политические бандитыбыли готовы бешено, не разбираясь в средствах, драться против любогоправительства, если оно составлено без их участия… Либералы были в общем противбашен и против Неизвестных Отцов. Однако больше всего они боялись гражданскойвойны. Это были национальные патриоты, чрезвычайно пекущиеся о славе и мощигосударства и опасающиеся, что уничтожение башен приведет к хаосу, всеобщемуоплеванию святынь и безвозвратному распаду нации. В подполье они сидели потому,что все, как один, были сторонниками парламентских форм правления… Что жекасается просветителей, то это были, несомненно, честные, искренние и неглупыелюди. Они ненавидели тиранию Отцов, были категорически против использованиябашен для обмана масс, но считали башни могучим средством воспитания народа.Современный человек по натуре – дикарь и зверь, говорили они. Воспитывать егоклассическими методами это дело веков и веков. Выжечь в человеке зверя,задушить в нем животные инстинкты, научить его добру, любви к ближнему, научитьего ненавидеть невежество, ложь, обывательщину – вот благородная задача, и спомощью башен эту задачу можно было бы решить на протяжении одного поколения…

Коммунистов было слишком мало, почти всех их перебили вовремя войны и переворота; аристократов никто всерьез не принимал; либералы жебыли слишком пассивны и зачастую сами не понимали, чего хотят. Поэтому самымивлиятельными и массовыми группировками в подполье оставались биологисты,вождисты и просветители. Общего у них почти ничего не было, и подполье не имелони единой программы, ни единого руководства, ни единой стратегии, ни единойтактики…

– Да, салат… – повторил Максим. – Грустно. Я надеялся,что подполье все-таки намерено как-то использовать войну… возможнуюреволюционную ситуацию…

– Подполье ни черта не знает, – угрюмо сказал Зеф. –Откуда мы знаем, что это такое – война с излучателями за спиной?

– Грош вам цена, – сказал Максим, не удержавшись.

Зеф немедленно вскипел.

– Ну, ты! – гаркнул он. – Полегче! Кто ты такой, чтобыопределять нам цену? Откуда ты явился, массаракш, что требуешь от нас того иэтого? Боевое задание тебе? Изволь. Все увидеть, выжить, вернуться, доложить.Тебе это кажется слишком легким? Прекрасно! Тем лучше для нас… И хватит,массаракш. Я хочу спать.

Он демонстративно повернулся к Максиму спиной и вдруг заоралигрокам в кости:

– Эй, там, гробокопатели! Спать! Пошли по нарам!

Максим лег на спину, заложил руки за голову и стал смотретьв низкий вагонный потолок. По потолку что-то ползало. Тихо и злобно переругивалисьукладывающиеся спать гробокопатели. Сосед слева стонал и взвизгивал во сне, –он был обречен и спал, может быть, последний раз в жизни. И все они вокруг,всхрапывающие, сопящие, ворочающиеся, спали, наверное, последний раз в жизни.Мир был тускло-желт, душен, безнадежен. Стучали колеса, вопил паровоз, неслогарью в маленькое зарешеченное окошечко, а за окошечком проносилась унылаябезнадежная страна, страна беспросветных рабов, страна обреченных, странаходячих кукол…