– Понимаешь, – сказал Гай проникновенно, – есть всякиесуеверия, легенды всякие… я тебе о них рассказывать не буду, но вот ротмистрЧачу говорил, что все эти субмарины заразны и что запрещается подниматься наборт… приказ даже такой есть, говорят. Мол, подбитые субмарины…

– Ладно, – сказал Максим. – Ты здесь постой, а я пойду.Посмотрим, какая там зараза.

Гай не успел и слова сказать, только рот раскрыл, а Максимуже прыгнул в воду, нырнул и долго не показывался, у Гая даже дух захватило егождать, когда черноволосая голова появилась у облупленного борта точно подпробоиной. Ловко и без усилий, как муха по стене, коричневая фигуравскарабкалась на покосившуюся палубу, взлетела на носовую надстройку и исчезла.Гай судорожно вздохнул, потоптался на месте и прошелся вдоль воды взад-вперед,не сводя глаз с мертвого ржавого чудища.

Было тихо, даже волны не шуршали в этой мертвой бухте.Пустое белое небо, безжизненные белые дюны, все сухое, горячее, застывшее. Гайс ненавистью посмотрел на ржавый остов. Надо же, невезенье какое: другие годамислужат и никаких субмарин не видят, а тут – на тебе, свалились с неба, часокпрошагали, и вот она, добро пожаловать… И как это я на такое дело решился?… Этовсе Максим… У него на словах все так ладно получается, что вроде бы и думать нео чем, и бояться нечего… А может быть, я не боялся потому, что представлял себебелую субмарину живой, белой, нарядной, на палубе – моряки, все в белом… Аздесь – труп железный… и место-то какое мертвое, даже ветра нет… А ведь былветер, точно помню: пока шли – дул ветер в лицо, освежающий такой ветерок… Гайс тоской огляделся по сторонам, потом сел на песок, положил рядом автомат истал нерешительно стаскивать правый сапог. Надо же, тишина какая!… А если онсовсем не вернется? Проглотила его эта сволочь железная, и духа от него неосталось… Тьфу-тьфу-тьфу…

Он вздрогнул и уронил сапог: длинный жуткий звук возник надбухтой, то ли вой, то ли визг, словно черти проскребли по грешной душе ржавымножом. О господи, да это же просто люк открылся железный, приржавел люк… тьфуты, в самом деле, даже в пот бросило! Открыл люк, значит, вылезет сейчас… Нет,не вылезает… Несколько минут Гай, вытянув шею, глядел на субмарину,прислушивался. Тишина. Прежняя страшная тишина, и даже еще страшнее после этогоржавого воя… А может быть он, это… не открылся люк, а закрылся? Сам закрылся…Перед помертвелыми глазами Гая возникло видение: тяжелая стальная дверь самасобой закрывается за Максимом, и сам собой медленно задвигается тяжелый засов…Гай облизал пересохшие губы, глотнул без слюны, потом крикнул: «Эй, Мак!» Неполучилось крика… так, шипение только… Господи, хоть бы звук какой-нибудь!«Эге-гей!» – завопил он в отчаянии. «Э-эй…» – мрачно откликнулись дюны, и сновастало тихо.

Тишина. И кричать больше сил не было…

Не спуская глаз с субмарины, Гай нашарил автомат, трясущимсяпальцем сдвинул предохранитель и, не целясь, выпустил в бухту очередь.Протрещало коротко, бессильно и словно бы в вату. На гладкой воде взлетелифонтанчики, разошлись круги. Гай поднял ствол повыше и снова нажал спусковойкрючок. На этот раз звук получился: пули загрохотали по металлу, взвизгнулирикошеты, ударило эхо. И – ничего. Ничегошеньки. Ни звука больше, словно онздесь один, словно он и был всегда один. Словно попал он сюда неизвестно как,занесло, как в бредовом сне, в это мертвое место, только не проснуться и неочнуться. И теперь оставаться ему здесь одному навсегда.

Не помня себя, Гай, как был – в одном сапоге, вошел в воду,сначала медленно, потом все быстрей, потом побежал, высоко задирая ноги, попояс в воде, всхлипывая и ругаясь вслух. Ржавая громадина надвигалась. Гай тобрел, разгребая воду, то бросался вплавь, добрался до борта, попытался вскарабкаться– ничего не получилось, обогнул субмарину с кормы, уцепился за какие-то тросы,вскарабкался, обдирая руки и колени, на палубу и остановился, заливаясьслезами. Ему было совершенно ясно, что он погиб. «Э-эй!» – крикнул онперехваченным голосом.

Палуба была пуста, на дырчатом железе налипли сухиеводоросли, словно обросло железо свалявшимися волосами. Носовая надстройкаогромным пятнистым грибом нависала над головой, сбоку в броне зиял широкийрваный шрам. Грохоча сапогом по железу, Гай обогнул надстройку и увиделжелезные скобы, ведущие наверх, еще влажные, забросил автомат за спину, полез.Лез долго, целую вечность, в душной тишине, навстречу неминуемой смерти,навстречу вечной смерти, вскарабкался и замер, стоя на четвереньках: чудовищеуже ждало его, люк был настежь, словно бы сто лет не закрывался, и даже петлиснова приржавели – прошу, мол. Гай подполз к черному отверстому зеву, заглянул,голова у него закружилась, сделалось тошно… Из железной глотки плотной массойвыпирала тишина, годы и годы застоявшейся, перепревшей тишины, и Гай вдругпредставил себе, как там, в желтом сгнившем свете, задавленный тоннами этойтишины, насмерть бьется один против всех добрый друг Мак, бьется из последнихсил и зовет: «Гай! Гай!», а тишина, ухмыляясь, лениво сглатывает эти крики безостатка и все наваливается, подминает Мака под себя, душит, давит. Это былоневозможно перенести, и Гай полез в люк.

Он плакал и торопился, сорвался в конце концов и загремелвниз, пролетел несколько метров и упал на песок. Здесь был железный коридор,тускло освещенный редкими пыльными лампочками, на полу под шахтой за годы игоды нанесло тонкого песку. Гай вскочил, – он все еще торопился, он все ещеочень боялся опоздать, – и побежал, куда глаза глядели, с криком: «Я здесь,Мак… Я иду… Иду…»

– Что ты кричишь? – недовольно спросил Максим,высовываясь словно бы из стены. – Что случилось? Палец порезал?

Гай остановился и уронил руки. Он был близок к обмороку,пришлось опереться о переборку. Сердце колотилось бешено, удары его гремели в ушах,как барабанный бой, голос не слушался. Максим некоторое время смотрел на него судивлением, потом, должно быть, понял, протиснулся в коридор – дверь отсекаснова пронзительно завизжала – и подошел к нему, взял за плечи, встряхнул,потом прижал к себе, обнял, и несколько секунд Гай в блаженном забытье лежаллицом на его груди, постепенно приходя в себя.

– Я думал… тебя здесь… что ты тут… что тебя…

– Ничего, ничего, – сказал Максим ласково. – Это явиноват, надо было тебя сразу позвать. Но тут странные вещи, понимаешь…

Гай отстранился, вытер мокрым рукавом нос, потом вытермокрой ладонью лицо и только теперь ощутил стыд.

– Тебя нет и нет, – сказал он сердито, пряча глаза. – Язову, я стреляю… Неужели трудно отозваться?

– Массаракш, я ничего не слышал, – виновато сказалМаксим. – Понимаешь, здесь великолепный радиоприемник… я и не знал, что у васумеют делать такие мощные…

– Приемник, приемник… – ворчал Гай, протискиваясьсквозь полуоткрытую дверь. – Ты тут развлекаешься, а человек из-за тебя чуть несвихнулся… Что это у них здесь?

Это было довольно обширное помещение с истлевшим ковром наполу, с тремя полукруглыми плафонами в потолке, из которых горел только один.Посередине стоял круглый стол, вокруг стола – кресла. На стенах висели какие-тостранные фотографии в рамках, картины, лохмотьями свисали остатки бархатнойобивки. В углу потрескивал и завывал большой радиоприемник – Гай таких никогдане видел.