После спектакля она решилась и сама позвонила Коле. Что тут такого? Она его поблагодарит, а там видно будет. Если он забыл ее, что ж, ладно, она поймет.

Ничего она не поняла. Вдруг оказалось, что он ей страшно рад. Вера решила ни в чем его не упрекать, просто сказала, что спектакль ей очень понравился.

— Я бы тебя пригласил, — растерялся Николай.

— Что ж тогда не позвал на «Двенадцатую ночь»? — не утерпела Вера.

Он совсем смешался.

— Я как-то не думал, что тебе это интересно… Я думал тебя позвать на «Тяжелые дни»… Хотел только подождать, пока спектакль немного обкатается… Он еще сыроват…

— А по мне, так в самый раз, — сказала на это Вера. — Честно говоря, я в восторге. В жизни так не смеялась. Когда он вывалился из тарантаса… В общем, поздравляю с успехом.

— Тебе вправду понравилось? — переспросил Николай. Безумно приятно было слушать комплименты из уст любимой женщины.

— Ты что, мне не веришь? Говорю тебе, я умирала со смеху. Из-за дверей могло показаться, что в зале крутят ранние фильмы Чаплина.

У Николая замерло сердце. Никто, кроме Веры, не уловил в спектакле из купеческой жизни стилевого сходства с трюками немого кино. Никто ему этого не говорил, ни в одной рецензии он об этом не читал. И опять он предложил встретиться, и опять она вежливо отказалась, сославшись на занятость.

…Значит, вовсе он ее не забыл, думала Вера, опуская трубку на рычаг. А Андрейку, видимо, не заметил, раз ничего о нем не спросил. Ну и ладно. Теперь он понял, что она ходит на все его постановки, авось еще когда-нибудь позовет. Правда, когда Коля пригласил ее «где-нибудь посидеть», Вера отказалась. К этому она еще не была готова. У нее так страшно билось сердце, пока она набирала номер и говорила с ним, запершись дома у себя в кабинете… Нарочно выбрала такой час, когда Андрейка с Антониной Ильиничной смотрели по телевизору «Свою игру»: эта передача нравилась им обоим. Если бы Коля увидел, как она волнуется… Нет, не надо ему этого видеть.

* * *

Вера спокойно работала в банке. Ее считали удачливой, она в ответ лишь пожимала плечами. Ей нравилась работа, нравилась та особая холодноватая чистота жизненного стиля, которого ей удалось для себя добиться. Дело было не только в деньгах, хотя денег наконец-то стало хватать на все ее нужды. Возможно, их хватало как раз потому, что Вера всегда была очень осмотрительна в денежных вопросах. Главное было в другом. Секретарша ограждала ее от мелочовки, от общения с людьми типа Аллы Кирилловны или ее подруги Галины Викторовны. Алла Кирилловна больше не работала в банке, Галину Викторовну перевели в филиал, но дело было не в них, а в принципе. Мелкие дрязги больше не могли задеть Веру.

От служебной машины она часто отказывалась, предпочитая свой верный маленький «Вольво». Ей особенно хорошо думалось за рулем. Но она знала, что в любую минуту может набрать служебный номер — и, пожалуйста, автомобиль с водителем к ее услугам.

Дом был ее крепостью. Она никогда не звала в гости никого из сослуживцев. Андрейка, Антонина Ильинична, Шайтан. Зина с мужем и ребенком. Дружелюбная, энергичная, всегда готовая услужить Лёка. Вот ее семья. Больше ей никто не нужен.

На самом деле ей, конечно, был нужен еще один человек. Вот стоило ему появиться — и все ее несмелые и неискренние мысли о замужестве, о том, чтобы «устроить свою судьбу», разлетелись в прах. Сами эти слова — «устроить свою судьбу» — казались ей нестерпимо фальшивыми и имели привкус Аллы Кирилловны. Или давно забытой, оставленной в Долгопрудном «Анны Иоанновны». Или Елизаветы Петровны, которую Вера изредка вспоминала с содроганием.

Вера думала, что ничего более важного, чем новая встреча с Колей, в ее жизни уже не случится. Случилось. Премьера спектакля «Тяжелые дни» состоялась в ноябре, а в конце декабря, в канун католического Рождества, произошло непредвиденное и страшное. Впрочем… почему непредвиденное? Подспудно она что-то такое ощущала.

Смутную, неявную угрозу. Но происшествие застало ее врасплох.

В тот вечер Вера немного задержалась на работе. Она частенько так задерживалась, ожидая показателей нью-йоркской биржи, чтобы включить в очередной отчет самые свежие данные. Перед уходом она на минуту переключилась на валютную биржу Форекс, и вдруг экран компьютера мигнул, на нем замелькали подозрительные числа и знаки. Незнакомые… нет, знакомые реквизиты… номера счетов… коды СВИФТ… Цифры стремительно менялись, Вера ничего не успевала сообразить, поняла только, что произошло несанкционированное подключение.

Корсчета… Биржевая строка… И цифры, цифры… Они… уползали, пришло в голову Вере. Утекали. Таяли. Она выскочила из кабинета и бросилась бежать по коридору, сама не зная куда. Банк работал круглосуточно, но на втором этаже головного здания, разместившегося в перестроенном старинном особняке, куда посторонним доступа не было, лампы в коридоре горели в четверть накала. Где светится? Вот. Вот, кажется, здесь. Вера рванула на себя дверь, метнулась в узкий простенок, страшно, до хруста, ударившись бедром об угол стола, и выдернула штекер из разъема. А распрямившись, оказалась лицом к лицу с человеком, отравлявшим ей жизнь с тех самых пор, как она пришла работать в банк. И он отрезал ей путь к выходу.

В глубине души Вера уже знала, что это будет он, и почти не удивилась, увидев именно его. Будь на ее месте старый, многоопытный, всего на свете повидавший американский шериф вроде того, которого играл Шон Коннери в фильме «Неприкасаемые», он все понял бы гораздо раньше и, понаблюдав за этим человеком, сказал бы: «Мой клиент». Когда человек слишком много выпивает, пребывает в постоянном возбуждении, азартно играет и то и дело просит денег взаймы, вывод напрашивается сам собой. Но Вера не была американским шерифом и не подумала, насколько он может быть опасен. Так и прибежала с голыми руками, даже сотового телефона не захватила.

— Ты! — рыкнул Гоша, увидев ее. — Ну конечно, ты, кто же еще. Дерьмо всплывает. Как тебя сюда занесло?

Бедро пульсировало, наливаясь болью. Впрочем, бедро — это еще не самое страшное.

— Что вы делаете? — спросила Вера, стараясь не думать о подступающем страхе. Надо было позвать охранников, кого-нибудь из админов…

Он гадко засмеялся. Его блудливые глаза разъезжались в разные стороны, говорил он, как всегда, половиной рта, словно интимно делился непристойным анекдотом не для чужих ушей.

— А на что похоже? Ты же у нас гений недоделанный, вот и догадайся с трех раз.

Она и раньше его боялась. Боялась мутной немотивированной злобы, разнузданности, бесстыдства. Но раньше они всегда встречались на людях, и Вера, ощущая его подспудную готовность к агрессии, все-таки понимала, что он не бросится на нее на глазах у свидетелей. А теперь ее обуял страх. Не такой, как раньше, доктор Кречмер тут был ни при чем. От этого страха она не могла спрятаться, нырнув глубоко в подкорку головного мозга. Страх стал острым, прицельным. Сфокусированным. Он заглушал даже боль в бедре. Вот сейчас Гоша будет ее убивать, Вера видела по глазам. Надо заставить его говорить, надо… тянуть время.