Потом до нее издалека донеслись вопли. Гошин голос. Тонкий, истерический, злобный…

— Гады! Гады!

Вера попыталась оглядеться. Она сидела в простенке, зажатая между торцом стола и шкафом. Кажется, о ключ, торчащий из скважины в шкафу, она и стукнулась… второй раз. Это не страшно. Главное, жива. Из сидячего положения ей ничего не было видно, и она попыталась подняться. Ее тут же подхватили чьи-то сильные руки.

— Как вы, Вера Васильевна? Как вы?

В голове шумело, Вере никак не удавалось сфокусировать взгляд. Это ведь ее спрашивают? Она облизнула губы, открыла рот и… не издала ни звука.

— Это у вас шок. Ничего, ничего, пройдет, давайте сядем. Идемте-ка лучше в приемную к Альтшулеру, там диван… Ничего, ничего, потихоньку.

Веру вывели из кабинета. Напоследок, оглянувшись через плечо, хотя шеей двигать было больно, она в последний раз увидела Гошу. Несчастный, избитый — охранники сгоряча здорово его помяли, — со скованными за спиной руками, он трясся всем телом, захлебывался соплями и слезами и как попка повторял: «Гады! Гады!» И еще Вера увидела то, чего не успела заметить, когда ворвалась в кабинет и сразу бросилась разъединять компьютер. Следы белого порошка на столе.

Вот почему он говорил про сиреневый трупик. Это же песня Вертинского. «Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы…»

Эстет сопливый.

Ее отвели в приемную Альтшулера и усадили на мягкий, весь простеганный кожаный диван темно-вишневого цвета.

— Сейчас-сейчас, — хлопотал над ней охранник. — Я Степан Григорьичу позвонил, сейчас он будет. И доктора привезет.

Вера стала ждать. Ей было очень страшно, хотя все вроде бы обошлось, она осталась жива. Ушибленное бедро болело адски, но она даже радовалась, что хоть что-то чувствует. Шея тоже болела, но если ею не двигать, тогда терпимо. Больше всего Веру беспокоило отсутствие голоса. Как хотя бы позвонить домой и сказать родным, что она задерживается? Попросить кого-нибудь? Они еще больше перепугаются. Сидя в приемной Альтшулера, Вера несколько раз пробовала откашляться, но у нее ничего не получалось.

Приехал Степан Григорьевич Маловичко, начальник службы безопасности банка. Это был человек-гора, бывший «афганец». В банке о нем ходили легенды. Он привез с собой доктора, да не просто доктора, а молодого энергичного врача с чемоданчиком, на пухлом боку которого красовался логотип Центра медицины катастроф.

Доктор разгреб полушубки охранников, которыми они щедро забросали Веру, чтоб согрелась (она не могла даже попросить их принести из кабинета ее шубу), осмотрел горло, надавил осторожно шпателем на язык, посветил внутрь каким-то необыкновенно сложным ларингоскопом.

— Ну-ка скажем: «А-а-а…»

Вера попыталась, но у нее ничего не вышло.

— Все понятно. Афония. Стеноз гортани, отек и несмыкание связок. Вы, главное, не волнуйтесь, это пройдет. Болит?

Вера машинально кивнула и тут же поморщилась от боли.

— Ничего, ничего… — приговаривал доктор.

Он навертел на тонкую стальную палочку марлевый тампон, окунул его в какую-то баночку и смазал ей горло изнутри. Вера закашлялась. Мазь оказалась холодной и горькой.

— Ничего, ничего… — повторил доктор. — Потерпите. Это болеутоляющее. И вот еще… — Он смазал синяки на шее уже какой-то другой мазью, на этот раз из тюбика. — Это очень хорошая мазь, с ментолом. Вот, даю вам тубу. Мажьте каждый день по несколько раз. Запомните, вам нужен холод. Ни в коем случае не тепло. Холодный компресс. Сейчас я наложу и еще один в запас дам. Положите в холодильник. В морозилку не надо, в обычную камеру. Сперва мазью, а поверх нее — компресс. Надо бы давящую повязку, но… я думаю, хватит с вас.

Вера нашла в себе силы улыбнуться ему в ответ.

Он достал из своего фирменного чемоданчика нечто в упаковке, упаковку разорвал и свернул извлеченную оттуда пухлую, начиненную каким-то гелем полосу в круг. В свернутом виде она напоминала кольцо ливерной колбасы, только поплоще. Это кольцо доктор надел Вере на шею. Кольцо оказалось эластичным, с хорошим прилеганием. Оно приятно холодило пылающую болью шею.

— Ну вот, завтра поменяете на запасной. Этот положите в холодильник, они многоразовые. Менять раз в шесть-восемь часов. На ночь не снимайте. Можете замотать шею шарфом. Лучше шелковым: шерстяной кусается. Давайте-ка я вкачу вам успокоительное.

Вера знаками показала, что не хочет успокоительного. Ей казалось, что нужно непременно оставаться в сознании. Было нечто важное даже помимо боли, волнений, страха, помимо мыслей о родных. Что-то важное сказал Гоша… Она никак не могла сосредоточиться.

Доктор отошел от нее и, понизив голос, заговорил с Маловичко. Вере вспомнилось, как шептались военные на похоронах отца. «Бензобак взорвался…» «Опознавали по зубам…» Здесь тоже говорили страшное: «Чуть не сломал гортань…» «Гнида…» «Я б его…» «Еще немного и…»

«Папа, а что такое „отродье“?»

Кажется, она задремала… Нет, куда-то провалилась. А Маловичко спросил:

— Вася, когда она сможет говорить?

Надо же, доктор — Вася. Василий. Какое чудное, уютное имя… Надо было сына назвать… Господи, как в голове шумит… И поташнивает. Это от мази. Или… Вера изо всех сил попыталась сосредоточиться на том, что скажет сейчас доктор Вася.

— Лучше бы поберечь горло… Но если очень надо, можно выпить холодного шампанского, тогда голос вернется.

Кажется, Степан Григорьевич не поверил. Глаза вытаращил, как, впрочем, и сама Вера.

— Безотказное средство. На себе испытанное, — уверял доктор. — Сам бы не поверил, если б не попробовал.

Степан Григорьевич оглянулся на бойца, стоявшего на страже у двери.

— А ну сгоняй в «Седьмой континент» за шампанским, — приказал он и вытащил из бумажника купюру.

— Степан Григорьевич! — доложил боец. — У нас с позавчерашнего осталось, как с «Барклаем» корсчет гуляли.

Вера знала, о чем он. Как раз за день до происшествия было подписано соглашение об открытии корреспондентских счетов с английским банком «Барклайз». Выпивали в таких случаях всего по бокалу, но шампанского заказывали на всякий случай целый ящик.

— Живо тащи. Мухой! — отрывисто приказал Маловичко.

Боец бегом кинулся исполнять поручение и мигом вернулся с двумя бутылками шампанского. Даже бокал не забыл.

— Из холодильника? — придирчиво спросил Степан Григорьевич.

— Обижаете.

Орудуя быстро и ловко, Степан Григорьевич сорвал уздечку, открыл бутылку, наполнил бокал и поднес его Вере.

— Может, все-таки не надо? — вмешался доктор Вася. — Вся мазь смоется…

Вера схватила бокал и выпила. Горечь мази душила ее. Нет уж, хватит с нее Гоши Савельева. Она залпом глотнула холодного новосветского «брюта». Пузырьки кололись, но не больно.