Под ногой чуть скрипнула совершенно новая, недавно поставленная, еще беленькая ступенька.

Он совершенно не думал о возможности ловушки. Да и нелогично было бы об этом думать. Для того чтобы предполагать столь специфическое коварство аборигенов, нужно было самому обладать параноидной подозрительностью, ведь, как известно, ловушку ставят на того, кого ожидают отловить, а на гостя из чужого мира…

Все равно Воронков не пошел выше… С него хватило острых ощущений.

По над рвом идти обратно было так же неприятно, но уже проще и, хотелось верить, в последний раз… И вновь… Ощущение взгляда в затылок… Странное сооружение прощалось неохотно.

Словно молило: «Обернись!» Но Сашка не обернулся. Так и ушел, втянув голову в плечи.

Диковинный лес принял человека и собаку под свою сень равнодушно. Он был все такой же — НЕПРАВИЛЬНЫЙ, но это уже было неважно.

Нужно двигаться дальше. Нужно было вернуться домой и непременно найти «Мангуста». И тогда…

Утрата «Мангуста» начала превращаться в навязчивую идею. Воронков только об этом теперь и думал. Думал так, как преступник, вспомнивший, что оставил важнейшую улику на месте преступления, и понимающий, что ничего уже ни поправить, ни изменить нельзя.

— Тебя зациклило, парень! — сказал наконец внутренний голос, — ну не об этом надо думать! Ты завяз в этом мире, и нет выхода. Соберись. Ищи точку перехода.

Сашка даже остановился.

Джой, забежавший вперед, остановился и обернулся на хозяина.

— Да где же ее искать-то? — взмолился Сашка, — где я ее найду? Я даже направления наметить не могу. Может, мы кружим давно…

«Туда идти, хозяин, надо!» — отчетливо передал Джой и тявкнул, указывая мордой вперед.

— Ты уверен? А что там?

«Туда!» — настаивал Джой.

Он был уверен в направлении, и Сашка почувствовал, что пес-то как раз, в отличие от него, как-то ориентируется здесь. Лес для него никак не однообразен, а, напротив, многолик и занимателен, в том смысле, что для него каждое отдельно взятое дерево обладает «лица не общим выражением», неким портретом признаков, по которым их перепутать нельзя.

Воронков чувствовал отчетливо, что в собачьем восприятии фон окружающего имел много дорог и троп, бесчисленное количество ориентиров и примет. И среди этих дорог Джой выбрал какую-то, подходившую, по его мнению, больше других.

— И что там? — сомневаясь тем не менее в компетенции собаки, снова спросил он.

Действительно, о чем может думать Джой в выборе пути? Об пожрать!

Прислушиваясь к эмоциональному посылу пса, Сашка понял: несмотря на то что «об пожрать» Джой не забывает, в данном случае это не было определяющим.

Джой вел его по принципу уменьшения опасности. Из более опасного, как ему казалось, места в менее опасное.

Тоже метод! Не хуже любого другого.

Там, где пасует избалованный избытком разжеванной информации интеллект, на выручку спешат старые добрые инстинкты.

— Ну, ладно, — пожал плечами Сашка, — веди.

И попутно подумал, что если бы не Джой, то можно было бы уже свихнуться. Как же неуютно было и ему в этом гулком и пустом месте! Как пакостно на душе!

Если недавно его охватило отупение, то теперь какое-то апатичное отвращение, если только такое возможно. Не антипатия, а именно апатия с брезгливостью впополаме. Таких эмоций в нормальной жизни люди, наверное, не переживают никогда. Да и где взяться сочетаниям несочетаемых эмоций в привычном мире, пусть даже и в ситуациях критических и чреватых последствиями.

Острое ощущение ирреальности всего, что с ним происходило и происходит, сменилось довольно быстро чем-то вроде навыка не удивляться удивительному. Вероятно, эмоциональный арсенал нашей психики настроен все же на обычный мир и обычный диапазон переживаний. Вся эмоциональная партитура, которая может разыгрываться в человеческой душе, ограничена «слышимым диапазоном» переживаний, свойственным среде обитания.

Сашка задумался, на ходу мысленно печатая на воображаемой машинке воображаемый текст:

«Тот, кто вознамерился по своей ли воле, по вине ли обстоятельств неодолимых путешествовать в иных мирах, кому „посчастливилось“ оказаться неизвестно где и когда, должен быть готов к увеличению спектра переживаний на порядок и более. А инструментарий эмоций на такой диапазон не настроен…

Вот нервная система и начинает смешивать краски, которые даже в бреду не сочетаются никогда. Черт его знает, что при этом может получиться.

Жуткий пейзаж, ставший „восхитительно угнетающим“, — это еще самое простое, что можно вообразить…»

Сашка привык систематизировать мысли, приводить их в порядок именно в процессе печатания. А теперь даже воображаемый процесс отвлекал от неприятных мыслей и ощущений, заменяясь бодрящим чувством какого-то открытия. Понимания чего-то важного.

«Конечно, — продолжал он, — современный человек несколько подготовлен к этому реалистичными картинами фантастических миров, порожденных воображением фантастов, голливудскими спецэффектами и виртуальными мирами компьютерных игр. И это, вероятно, естественный ход психической эволюции человека.

Самый просвещенный представитель земной цивилизации восемнадцатого века, оказавшись в этом лесу, вернее всего воскликнул бы:

„Так вот как выглядит ад!“ Или, может быть, в зависимости от оптимистичности своей природы: „А в раю скучновато!“

В махровую мистику впал бы, короче…»

Сашка отвлекся вновь и попытался прикинуть, не впадает ли он сам в махровую… если не мистику, то схоластику, и, не обнаружив видимых симптомов, продолжал пробираться к открытию:

«Но если поразмыслить, подготовленность и современного человека вызывает сомнения. Все миры и события, которые может вообразить человек, может воспринять и вообразить другой человек.

А НАСТОЯЩИЕ иные миры, созданные природой вне зависимости от человека, могут быть воистину КАКИМИ УГОДНО и совершенно не приспособленными к тому, чтобы их мог оценить представитель мира иного.

Вот тут и засомневаешься, что же ты видел в действительности. И таковы ли НА САМОМ ДЕЛЕ картины, прошедшие перед твоим взором?

Ведь даже в нашем мире у людей существует огромная ОБЛАСТЬ ИГНОРИРОВАНИЯ — способность не замечать массу вещей, которые могут повредить целостности восприятия мира, ощущению его стабильности и удобства.

Мы великие МИРОТВОРЦЫ — творим для себя тот мир и миропорядок, который удобен для нашей психики.

По Кастанеде мир таков, каким мы все по негласной договоренности решили его считать.

А в действительности все иначе, сложнее и совсем НЕ ТАК, как мы раз и навсегда научились воспринимать.

У человека, оказавшегося внезапно в ином мире, должна резко увеличиться эта самая область игнорирования. Он немедленно должен начать адаптировать то, что видит, к привычным стандартам. Иначе тронется умом.