class="p1">Их не пускали через капэ? Твердиевич запретил снимать митинг? Не проблема для Вязенкина и Пестикова. За периметр можно было попасть задами через Ленинку. Пробравшись сквозь колючую проволоку, помойку с голубями, которых по вечерам от нечего делать расстреливали из духовушки, они оказались на заднем дворе Ленинской комендатуры. Потом запросто вышли через синие ворота на площадь к трупам и митингу. Ленинская разведка в оцеплении лениво щелкала затворами. Макогонов спросил, чего говорят в периметре. Вязенкин пожал плечами — наше дело сторона — мы наблюдатели, сам понимаешь. Понимаю, ответил Макогонов, и ямочку потер на подбородке. Но потом сказал, что стороны-то всего две. А вы на какой? Мы посередке, гордо отвечал Вязенкин. Странный человек Макогонов: жестоким кажется, а ямочка на подбородке говорит о мягкости характера. Обманная такая ямочка…

Отснятую картинку с митинга перегнали по спутнику в Москву на выпуск. Вязенкин, поговорив с главным редактором, милой — очень милой дамой, и уже готовился к прямому включению. Пестиков выставлял камеру — наушники повесил на шею. Ждет. Из вагона инженеров протянули провода для видео и звука.

До выпуска пять минут.

Ленок уже сообщила, что они идут первым номером.

Вязенкину оставалось только встать перед камерой, вставить в ухо устройство обратной связи со студией и взять в руки микрофон. Он не проговаривал текста, — но он задумался: что-то во всей этой истории не так, где-то рвется логика. И Макогонов как-то сранно улыбался в их последнем разговоре возле обгоревших тушек.

— Гри-иня, время же! — завопил Пестиков, когда Вязенкин вынув из уха пимпочку наушника, побежал к вагончику инженеров.

— Надо позвонить. Успеем.

Дозвонившись сразу, Вязенкин услышал ласковый голос на том конце провода:

— Привет, привет, милый Гриша. Готовитесь?

Григорий изложил суть дела, — что надо бы подождать с включением: дело тут темное и до сих пор никто вразумительно не может прокомментировать проблему — откуда взялись эти трупы. Тетки бубнят, что это невинные, а другой информации и нет. И еще ему пообещали, что будут неприятности, если картинка с трупами выйдет в эфир. Он, конечно, не боится. Но, может, лучше обождать хотя бы до следующего выпуска. За пару часов что-нибудь да прояснится. По крайней мере появятся комментарии первых лиц из правительства.

Но голос стал холодным, не милым.

— Это не обсуждается! Мы не участвуем в событиях, но мы наблюдаем. И не наше дело выяснять, что и как. Вам нужно встать перед камерой и рассказать зрителям, что вы видели. Вам понятно?

За окном Пестиков пританцовывает от нетерпения. Ордынцев палец поднял — минута до эфира.

— Я вас понял, да… Извините.

И снова в ответ так мило, почти интимно:

— Пока, пока.

Хотелось шваркнуть трубкой, что есть силы об стенку, как тот майор, уличивший глупую жену в измене. Но Ордынцев трубочку перехватил. Вязенкину подмигивает: потерпи, мол, срастется — остается всего неделя до конца командировки.

Прямое включение — это как случайная незащещенная связь в розовых кружевах, или как операция на мозг без наркоза, или как прыжок с парашютом с малой высоты. Нервы нужны крепкие для такой работы. И привычка.

Екает сердце.

Вязенкин слышит музыку через «обратку», потом диктор объявляет темы выпуска — короткий шпигель. За шпигелем первым номером они — Грозный. Вязенкин уставился в объектив. Ведущий представил его и уже задавал вопрос. Вязенкин расслабился как в боксе перед ударом, помогая себе мимикой и жестам, стал говорить:

— Порядка ста местных жителей собрались сегодня у ворот правительственного комплекса. Это мероприятие власти уже охарактеризовали как несанкционированный митинг. Цель митинга не ясна, но важно то, что перед воротами на асфальте были выложены человеческие останки — восемь обгоревших до неузнаваемости тел. Пока нет официальных разъяснений, откуда эти тела и каким образом машина со страшным грузом прорвалась на охраняемую территорию. Однако местные жители утверждают, что погибшие их родственники. Я предлагаю послушать интервью…

Премьер резко выкинул руку с пультом, отключился звук на телевизоре. Будто пущенный чьей-то властной рукой, закружился на экране синий земной шар.

— Ну и что теперь? — голос у Премьера на удивление Твердиевичу был совсем не угрожающий, но предельно спокойный. — Андрей Андреевич, как фамилия этого?..

— Достал он меня, сукин кот.

— Не трать время на болтовню. Готовь подход. Я прокомментирую ситуацию. Обеспечь присутствие госканалов, но этого, как ты говоришь, сукиного кота, не пускать. Да, и я прошу тебя, все-таки они проигнорировали твою просьбу. Объясниться нужно. Ну, ты понимаешь.

— Конечно, конечно. — Твердиевич поднялся.

В кабинет вошел посетитель.

Твердиевич обернулся. Это был тот самый министр, который почему-то оказался без охраны за периметром в толпе митингующих. Чиновник увидел Твердиевича, и еле заметная тень пробежала по его лицу. Твердиевич поздоровался — не дождавшись ответного приветствия, вышел.

После каждого прямого включения Вязенкин первым делом спрашивал Пестикова и инженера Ордынцева — ну как, я снова на высоте? Ты снова на высоте, отвечали Пестиков и Ордынцев.

Звонила Москва.

Ленок сообщила, что в следующий выпуск тоже будет прямое включение.

Потом появился Твердиевич, его обступили журналисты. Гога Мартыновский показался на пороге своего вагончика.

Вышел и Вязенкин.

Камера так и стояла на треноге. Пестиков копошился рядом: что-то подкручивал, ковырял в боку камеры, вставлял и вынимал кассету.

— Что с камерой, Пест?

— Разберусь. Все будет чики-пуки.

Они теперь стояли лицо в лицо. Твердиевич в эту минуту пожалел, что не может со всей своей армейской силой врезать этому выскочке между глаз. Вязенкин ждал обещанных неприятностей и драться не собирался.

«Нет на земле чистых мест, и горы вон затянуло, — думал Вязенкин. — Ну что ты от меня хочешь, товарищ Твердиевич? Ну, расстреляй меня. Полномочий нет? Ага! Тогда покричи, полегчает. А в принципе, Андрюха, мужик ты неплохой, только тормоз. Работа у нас такая, знаешь ведь. Да в конце концов мы правду показали. Не можете со всем своим правительством навести порядок, получайте тогда!»

Выпятил подбородок Вязенкин, глаза прищурил, чтобы серьезней казаться. Внешность у него не грозная — сразу всерьез и не воспринимали его.

«Гад ты, Вязенкин, гад и есть, — думал Андрей Андреевич. — Пропьянствовали неделю, теперь в жопе засвербело, гонорары нужно отрабатывать. Все вы такие, вся ваша столичная продажная порода. Понаедут за славой… А где ты был, когда мы грязь в траншеях месили, когда война была настоящая?»

Испортился характер у Твердиевича, окончательно испортился.

— Я предупреждал?

— Андрюха…

Терпеть не мог Твердиевич панибратства.

— Не Андрюха. Для тебя Андрей Андреевич. Сейчас подгонят кран демонтировать вагон. Можете собирать свои манатки и проваливать. Вагончик правительственный, в аренде вам будет отказано. Вы регулярно нарушаете правила аккредитации.

— Какие правила, Андрей… — хотел Вязенкин,