что было, стало забываться. Страна обжилась в новом тысячелетии, и дела недавние стали вековыми, а отдаленное будущее по-настоящему тревожило лишь умы аналитиков, политтехнологов и упитанных офицеров финансовой службы.

И многое, что хотелось сделать в то время хорошо, во благо, случалось криво.

Ушел Макогонов.

Вязенкин вернулся в вагон, достал ноутбук. Вспыхнул экран. Вязенкин воткнул локти в стол. Скрипнули пружины за спиной.

— Пифать?

— Писать… Пест, а сколько лет было Буче?

— Младшим Мартынам, наверное, ровесник. Я тебе давно говорил, пиши-и, потом гонорар пополам, американцы за такое большие деньги платят.

Вязенкин ответил раздраженно:

— Пест, тебе что среда, что полвосьмого. Подмел бы в вагоне, срач — дышать нечем.

Пестиков никак не отреагировал.

Вязенкин подвел курсор на середину белой страницы.

Моргает курсор.

Подумав, Вязенкин застучал по клавиатуре. Написал слово. Еще поразмыслил и выделил жирным.

— Пест, знаешь, как назову? — Вязенкин торжественно произнес: — «Буча», — и поставил точку. И вдруг засомневался: — Пест, а ты не помнишь, ты ведь институт культуры закончил, точка в конце названия ставится?

Пестиков захлюпал, но ответить не успел, в вагончик вломились Мартыны.

Мартыны появились в две тысячи втором; они болели за питерский футбол и не носили трусов. Над их вагончиком развевался флаг «Зенита». Мартыны считали себя творческими отщепенцами — поэтому снимали клипы под шнуровский «Ленинград». Их телевизионная компания состоялась после скандального развала еще той «Независимой», которая по воскресениям подводила итоги, а по понедельникам подсчитывала неслыханные рейтинги и наживала новых и новых врагов. Когда на стороне врага оказалась власть, компания развалилась. После митингов и похмелья, непримиримые ушли на «Чистую Кнопку». «Телеканал ЧК» или «ТЧК». «Независимая» же незаметно сменила имидж, ведущих и главного редактора; приняла в штат Вязенкина, других необтесанных и необстрелянных корреспондентов. И все стало почти как раньше — кроме итогов за неделю. Компания стала «Настоящим» телевидением, но между собой называлась по-старинке «Независимой».

Случилось это год назад, в ту самую первую командировку. Для Вязенкина смена корпоративного имиджа ровно ничего не значила: его дело было — снимай, пиши, зарабатывай авторитет. Но Пестиков, бесстрашный Пестиков, пускал слюни в тот апрельский день, день смены имиджа «Независимой» на «Настоящую», и был жалок до слез. Он выпил спирта. Вся комендатура смотрела новости. После последних итогов Пестиков проблевался и упал с железной лестницы головой вниз. Его отнеси в комнату финансистов. Комендант Колмогоров спросил Вязенкина, не нужно ли медицинского вмешательства. Вакула рычал, что Пестиков патриот, смельчак и нормальный мужик. Полежаев курил под каштаном и сучился матерно, что «финики» тянут с отпускными.

— «Зенит» выиграл у «Спартака», имеет место повод, — с порога заявил остекленевший Гога Мартыновский.

Гога был директором небольшой питерского телепродакшна. Гога с младшими коллегами, оператором и продюсером, трудились по контракту на «Чистую Кнопку». Гога никогда не терял лица. Гога был широк в лице и образован, не обижался, что его фамилия стала аллегорическим образом его продакшна. Дистанцию в общении Гога всегда держал по своему усмотрению. Но когда стрельнули на площади перед Ленинкой, когда ломанулся гражданский, полувоенный и военный народ прочь от бешеных очередей, Гога в тапочках и тельняшке со штативом мчался первым на выстрелы. За ним бежали очкарик оператор и обезумевший от страха продюсер. Тогда и Вязенкин, задыхаясь, скакал в одном ботинке, оглядываясь на Пестикова; мелькал перед носом толстый соломенный затылок Гоги. Снайперы со «Скалы» потом рассказывали в комендатуре, как пятеро придурков с камерами и штативами неслись зигзагами вдоль и поперек пустой грохочущей выстрелами улицы. Рванули тогда на Маяковского саперов. Обошлось без потерь. Так себе была картинка: разгоряченные стрельбой солдаты, яма от фугаса, поваленный столб.

Гога с порога проходит и садится на кровать рядом с Вязенкиным, кладет руку на плечо.

— Гриня, мамины слезы, кто флаг расстрелял?

Вязенкин бережно закрыл ноутбук. Гога стеклянно осматривается, замечает в углу пневматическую винтовку.

— Ты?

— Я.

Гога вздохнул расстроенно, убрал руку с плеча Вязенкина.

— Мужчины, все равно «Зенит» чемпион.

— Да пофигу, Гога, твой «Зенит».

Духовушку купили в Моздоке. Стреляли голубей. Однажды Пестиков убил ворону.

Мартыны не уходили. Гога простил «расстрелянный» флаг, выставил бутылку. Все расселись вокруг стола. Налили и выпили. Разговоры текли о пустом. Вязенкин подсчитывал в уме премиальные за март. И думал о пунктуации: точку он поставил, но ему казалось, что зря. Точка в заглавии — плохая примета.

Гога много учился в свое время.

— Точку, мой друг, — философствовал Гога, — лучше ставить в конце. Тебе есть о чем сказать? Скажи. И закончи… В названии идея, поэтому точка там не уместна.

К полуночи снова постреляли за периметром. Мартыны собрались к себе.

— Чего приходил? — пьяно спросил Вязенкин.

Гога профессионал.

— Завтра совещалово в правительстве. Пойдете?

— Во сколько?

— В девять тридцать.

Шваркнула за Мартынами дверь. Пестиков сразу и захрапел. Вязенкин, дождавшись наконец одиночества, тут же решил расквитаться с горничной в бикини. Он выбрал из кучи на столе фотографию, взял ножницы и вырезал голову. Потом перелез через спящего Пестикова и намазанную клеем голову прилепил на голову пухлогубой брюнетки. Отошел. Свет горел тускло, электричество в Грозном работало с перебоями и не в полную мощность.

— Вот так, — вздохнул Вязенкин. — Теперь ровно.

На том месте, где были пухлые губы горничной, теперь кривился побитый простудой рот Пестикова. Вырезанная голова приклеилась тютелька в тютельку — и не скажешь сразу, что было по-другому. Горничная с лицом Пестикова, стыдливо прячущим взгляд, вызывала отвращение и жалость.

Наступил четверг. До конца командировки оставалась неделя.

* * *

Как у всякой маленькой республики в составе большой страны, у Чечни было свое правительство. Правительство подсчитывало деньги; после на совещании в присутствии журналистов выступал министр какого-нибудь ведомства. Денег не хватало. Деньги кто-нибудь не перечислял или перечислял не вовремя, оттого мирная жизнь в республике никак не наступала.

И все знали, что из-за этого.

А отчего же еще — не от дурных же примет?

После совещаний происходил «подход»: камеры выстраивались в ряд; удочки-микрофоны с кубиками-логотипами государственных и негосударственных телекомпаний торжественно вытягивались на уровне животов. К камерам подходили министры и делали заявления. Вязенкин всегда благоговел перед таинством «подхода»: собственное присутствие в толпе журналистов всякий раз подтверждало его причастность к происходящим историческим процессам. Вязенкин ощущал себя винтиком, пусть незаметным, но таким необходимым, что уйди он, не исполни свой журналистский долг, и все — мирная жизнь не наступит никогда.

Утром в четверг Пестиков увидел свою голову над календарем. И не обиделся. Он задрал майку — вывалилось круглое пузо. Пестиков заявил:

— Если бы у меня были такие кружева, можно было бы не работать. Гриня, приедем домой, одолжишь тысячу