Виктория сглотнула.

И боль внутри утихла.

– На вот, – Ниночка оторвала клок ткани из испорченного платья. – Высморкайся. Легче станет. Мне так… всегда, когда…

Она икнула. И этот совершенно неуместный звук окончательно примирил Викторию со случившимся.

– Что… происходит.

– Ничего хорошего, – Ниночка была страшна. Покрытое коркой подсыхающей крови лицо, слипшиеся волосы, горящие глаза. – Но… есть шанс, должен быть… не может, чтобы…

– Вика! – жалобный голос сестры вызвал тошноту. – Вика… она их… он их… они их…

– Не верещи, – оборвала Антонина, которую и узнать-то можно было лишь по яркому платью. Правда, мятое и грязное, оно утратило яркости. – Выбираться надо… я… могу вывести всех, но силы нужны. И далеко не получится…

А Владимира вместо того, чтобы обрадоваться, разревелась.

…это было глупостью.

Совершеннейшей глупостью, иначе и не скажешь, потому что умный человек воспользовался бы моментом и ушел бы сам. Что Антонине до всех этих людей? Кто они ей? Соседи, с которыми, как оказывается, неслучайно свела жизнь, а теперь того и гляди смерть соединит узами, куда более прочными, чем ЗАГС накладывал.

И ей бы спасаться.

Ей бы скользнуть на туманную дорогу, чтобы выйти где-нибудь… да не столь важно, где именно, главное, что подальше от проклятой этой квартирки.

А там…

…есть места, где Антонину ждут документы и какие-никакие копейки. На первое время хватило бы. Даже… если подумать, то можно было бы повернуть все к собственной выгоде. Потеряться, наконец, для всех, примерить обыкновенную жизнь, о которой еще недавно не думалось.

А она…

Дура.

Полная.

И в то же время что-то мешало поступить разумно, заставляя возиться с глупыми нелюдьми, еще не понимавшими, во что они вляпались. Хотя, справедливости ради, и сама Антонина не очень понимала, но…

– Времени мало. Мне нужна будет ваша кровь. По капле.

Первой руку протянула Калерия, взгляд которой метался, но Ингвара на кухоньке видно не было. Сбежал? Вряд ли… но капли крови упали на язык, и Антонина едва не рассмеялась.

И эта тоже…

– Постарайся… сосредоточиться, – она проглотила обжигающе горячую каплю. – Я… открою дорогу…

– Без Ингвара не пойду, – Калерия покачала головой. – Он… где-то рядом. И надо…

– И справится без тебя. Или думаешь, твое бездыханное тельце придаст ему сил? – Антонина говорила нарочито грубо. – А нам ты нужна. Там… пригодишься.

– Чем?

– Будешь мир слушать. Ты… слышишь.

Мелькнула мысль, что надо бы выглянуть за порог, детей забрать, но ее Антонина решительно задавила. Не хватает еще… точнее, сначала надо вывести тех, кто здесь, а потом…

– Я?

– Берегиня-полуденница, – Антонина вытерла рот ладонью. – Только слабенькая, тебе еще лет пять надо, чтобы в силу войти…

Огненная кровь полуденницы, хранящая в себе память солнца, согрела.

– Берегинь не существует, – не слишком уверенно ответила плакальщица. И протянула дрожащую руку. От нее пахло туманом, тем, что обжился с иной стороны, а теперь вот и тело примерил, выбрав по себе. Кровь была кисловатой, чем-то напоминавшей дешевое вино.

– А то… – кровь смешивалась, опьяняя.

И вспомнилась вдруг матушка, которая поднимала чарку к лампочке, кривилась, разглядывая густое содержимое ее, и выпивала его одним глотком. А после, размазав красное по лицу, замирала. И лицо это искажалось, становилось страшно, отмечено печатью безумия.

Владимира всхлипывала.

Но руку протянула, и дрожащая, та была холодна.

Тоже вино, только легкое, игристое, которое шибает в голову, толкая сделать что-то этакое…

– Я без него никуда не пойду, – сказала птица-гамаюн, отчаянно моргая. И лицо ее тоже переменилось, сделавшись по-совиному округлым, лупоглазым. – Это… просто не имеет смысла.

Она поднялась, пусть каждое движение давалось ей с трудом. Опершись на опрокинутый стол, она захромала туда, где виднелось тело генерала.

Споткнулась.

Взмахнула рукой, и показалось, что мир затрещал, не готовый выдержать тяжести уже не руки – крыла. Пусть и виделось оно пока лишь на той стороне, недоступной взгляду обычных людей.

– Тогда сама тащи… – огрызнулась Антонина.

Неблагодарные.

Она тут время тратит…

– Понесем, – Калерия погладила по руке, успокаивая. – В этом весь смысл, чтобы вместе.

Смысл?

Смысл один – не сдохнуть, а остальное – как-нибудь.

Ведьмина кровь слабенькая, по всему силенок у ведьмы – капля, но это и без крови понятно, вот сердце бьется ровнее, да и в голове проясняется.

– Живой он, погоди, сейчас помогу… и надо посмотреть…

– Лешки твоего нет, – ведьма переступала через тела, и тарелки хрустели под его ногами.

Странно, но Антонина обрадовалась, и только тогда решилась поглядеть на мертвецов. А вот Мишка попал. И не то чтобы его жаль. Тут уж сколько веревочке не виться, а конец один. Редко кто из подобных ему до старости доживает. Но вот чтобы так, по-глупому.

Художник лежал, раскинувши руки.

А вот Крамов свернулся клубочком, голову закрыл, только не помогло.

– Матвей, – тонкий голос птицы вновь резанул по ушам, и Антонина испугалась, что сейчас она вновь закричит, и этого крика никто-то не вынесет.

Она точно не вынесет.

– Тише, если жив, то откачают, – Калерия положила ладони на плечи птицы, и та вздохнула спокойнее. А еще сомневается, что берегиня. Только они так и умеют.

Умели.

Раньше.

Они и в былые-то времена скрывались, прятались среди людей, ими притворяясь. А потом, выходит, и вовсе себя позабыли. Только память – одно, а сила другое.

– Помоги, – Калерия подняла беспамятного человека с легкостью, и Эвелина бросилась к нему, нырнула под руку и согнулась.

Хрупкая.

Упрямая.

Наверное, ее можно уважать за это вот упрямство, но не хочется. А вот генерал… не так уж прост генерал. Антонина едва не расхохоталась, разглядев:

– Неси сюда своего упыря…

– Хватит, – жесткий голос берегини заставил вздрогнуть.

– Так упырь и есть… – Антонина за собой вины не чувствовала, а еще чужая кровь мешала.

Мешалась.

Это как… и вправду вино с шампанским смешать, а сверху водочки и потом еще ликера. В голове шумит, тянет на подвиги.