комиссионном магазине, и сказал, что ей будет полезно завести собственную библиотеку. Линди страшно на меня уставилась. Она поняла.

Я заменил отцовскую цепь гладкой, но крепкой веревкой. Ей удалось спилить ее за два дня ножом для хлеба. Я упрекнул себя за то, что это не предвидел. Когда я в тот вечер вошел к ней, Линди стояла прямо за дверью, а не в другом конце комнаты, как обычно. Она наскочила на меня с ножом, но я быстро отреагировал, увернулся, и она пырнула меня только в бедро, а не в живот. Я опрокинул ее обратно на кровать, и она закричала, как ведьма. Линди думала, что я ее изнасилую. Я был не как мой отец, но цепь пришлось вернуть. Я обернул кандалы в синтепон. Еще разрешил ей переодевать цепь с одной ноги на другую раз в неделю, потому что из-за долгих лет ношения обруча на одной лодыжке у нее выросла ужасная шишка.

В другой раз Линди снова швырнула в меня кипятком, но я всегда был бдителен и держался подальше от нее. Еще она пыталась меня отравить и добавляла отбеливатель и моющее средство мне в еду (иногда Линди для меня готовила). Но вкус был слишком заметный. Я объяснял ей, насколько это глупо. Если я умру, она тоже умрет. Никто не будет ее искать, потому что все думают, что она уже мертва. Она погибнет от голода в одиночестве. Я пытался защитить ее от нее самой. Линди не могла мыслить здраво.

За несколько лет я сделал в сарае несколько усовершенствований. Я добавил еще один изоляционный слой и обил стены гипсокартоном и гофрированным железом с внешней стороны. Три года назад я обнаружил, что Линди проскребла себе ход в стене за холодильником. Она успела отодрать несколько коробок от яиц, которые обеспечивали звуконепроницаемость, и я застал ее прямо за этим делом. Я не наказал Линди. Я удерживал ее в объятиях, пока ее рыдания не утихли, и отпустил. Я был не как мой отец.

Ни одного звука не могло донестись отсюда, и Линди тоже не слышала ничего из внешнего мира. Это была ее последняя попытка. Она сдалась. Между нами установились менее напряженные отношения. Она перестала спрашивать, зачем я удерживаю ее и когда отпущу. Она перестала со мной драться. Ужинали мы в основном вдвоем, в сарае. Иногда Линди сидела рядом со мной на новом диване, но мы не касались друг друга. Я рассказал ей все: про детство в Ирландии, сестру, мать и наш побег в Новую Зеландию. Она сочувственно мычала, но потом неожиданно сказала:

– Может, и сюда залезет грабитель?

Лучше бы я ей ничего не говорил.

Я часто выпускал ее на улицу летом и чуть меньше зимой – чтобы она могла увидеть солнце, подышать свежим воздухом и размяться. Я даже водил ее на горячие источники и озеро за домом. За все время, что мы жили здесь, я не видел там ни души. Я не осмелился купить ей купальник, но у нее были шорты, футболки и куртки. Она жаловалась, что не может плавать с цепью, но я придерживал ее, чтобы Линди было удобнее. Я пытался не смотреть на ее тело, когда она выходила из воды, но невозможно было не заметить ее стройную фигуру и соски, торчащие на груди. Потом мы лежали на камнях и устраивали пикники. И все же я не трогал ее.

А потом, однажды ночью, посреди зимы 1990 года, мы вместе сидели на диване и смотрели фильм ужасов, и когда появился убийца с топором, Линди зарылась лицом мне в плечо. Я инстинктивно приобнял ее и аккуратно прижал к себе. Она подняла на меня глаза, и я вгляделся в ее безупречное лицо. Она потянулась ко мне и нежно поцеловала в губы. Я поцеловал Линди в ответ. Мой первый поцелуй. Она подалась вперед и оказалась прямо напротив меня, и не остановила меня, когда я провел рукой по ее спине. Не остановила меня, когда я положил руку ей на шею. Она еще раз уткнулась носом в мое плечо и снова поцеловала в губы, ее язык нашел мой, и я почувствовал, что твердею.

Она тоже это почувствовала и сразу же отшатнулась.

– Мы… Я не могу… – произнесла она. – Твой отец…

– Я совсем на него не похож.

– Я знаю. Я никогда не целовала его. То есть… он заставлял меня, но это было… не так.

Мы снова страстно поцеловались. Наши рты слились в идеальном единстве. А потом я отстранился.

– Спокойной ночи, Линди.

– Но…

– Я люблю тебя, – сказал я, запирая за собой дверь.

Это заняло целых шесть лет, но к 1996 году я был уверен, что она любит меня. На 99 процентов. Когда мы консумировали наши отношения в 1992-м, мне было двадцать пять, а ей двадцать четыре. Мой отец чудовищно ее травмировал, и поэтому я позволил ей задавать темп. Хоть все и продвигалось очень медленно, она постепенно осознавала, что я никогда не смогу и не посмею обидеть ее, но и не смогу отпустить. Она доверила мне свою жизнь. Я доверил ей свою. Когда мы были дома, я снимал цепь. Но по-прежнему запирал дверь, когда уходил. А когда мы ходили к источникам, я использовал веревку вместо цепи. Кажется, Линди больше не возражала. Часть меня верила, что, если я отпущу ее, она не убежит. Но одного процента уверенности все же не хватало.

Когда я не был на работе, мы все время проводили вместе. Я практически переехал к ней в сарай, и только иногда заходил домой, чтобы переодеться и принять душ, и еще иногда там готовил и приносил еду Линди. Я размышлял о всех практических преимуществах ее переезда в дом, но это было слишком рискованно. Ко мне периодически заходили то парень, ремонтировавший бойлер, то механик, то назойливый кредитор.

Дела шли плохо. Магазин в городе вытеснил большой сетевой супермаркет, который покупал овощи у крупного центрального поставщика. Мне пришлось отказаться от аренды собственного помещения. Единственной моей торговой точкой стал рынок выходного дня. Я заключил сделку с местной больницей, чтобы покрывать их потребность в овощах и фруктах, но больница была небольшая, и ради контракта пришлось пойти на такие уступки, что я практически ушел в ноль. Линди мне помогала. Она стала вязать шарфы и шапки после того, как увидела в журнале рекламу каталога шерсти, из которого я начал заказывать все необходимое. Она украшала концы шарфов