Все началось в 2007 году, когда дважды по две недели я провел в качестве лейбницевского приглашенного профессора в Лейпциге в Институте еврейской истории и культуры имени Симона Дубнова. И здесь присутствие (иногда молчаливое) Дэна Динера заставило меня впервые почувствовать то, с чем я имею дело. В Лейпциге, читая тексты Ансельма Хаверкампа, я открыл, насколько меня интригует концепция «латентности». Оттуда я почти сразу отбыл в Лиссабон, где должен был вести семинар по текстам, созданным после 1945 года на Faculdade de Letras в здании, построенном в стиле середины ХХ века. Я посчитал хорошим знаком (что и правда оказалось счастливым стечением обстоятельств), что Мигелю Тамену понравилось слушать мои доклады о том, как его студенты справляются с этой темой, – и он попросил меня прислать ему вариант законченной рукописи, чтобы представить ее участникам своей (аспирантской) программы по литературной теории. Мой невероятно щедрый спонсор – фонд Фридриха фон Сименса – обеспечил меня на девять месяцев, которые я провел, уютно сокрывшись, между Амалиенштрассе, Баварской государственной библиотекой и зданием института в Мюнхене-Нимфенбурге, необходимой тишиной и временем для чтения (а иногда и мышления) о тех годах, когда началась моя жизнь. Директор, Генрих Мейер, выказал свою дружбу, поддержав стиль работы и жизни, который, я это знаю, до сих представляется ему неубедительным. (Из того времени я до сих пор тепло вспоминаю наши разговоры с Оливером Примавези, Татьяной Микаэлис и Микаэлом Крюгером – разговоры, сопровождавшиеся безупречной итальянской кухней Паскуале в траттории «Аль Торкито», точно так же как и интенсивные беседы с Несс во время наших поездок в такси в основном до аэропорта.) Используя язык американских рекламных роликов, Pontéficia Universidade Catylica (Папский католический университет Рио-де-Жанейро) и Departamento de Historia в Universidade Federal de Ouro Preto e Marianna (Исторический факультет при Федеральном университете Оуро Прето и Марианны в Бразилиа), создали два «дома» для моей книги; около трех душных бразильских зим между 2009 и 2011 годами Вальдеи Арауйо и Луа, Лис Коста Лима, Рикардо Бензакем, Марсело Ясмин, Маиса Мадер, Карл Эрик Шоллхаммер и их студенты были терпеливыми, критичными, изобретательными респондентами моих иногда бессвязных набросков. В менее экзотичном – но не менее важном – окружении работа моя нашла «дом» и в кампусе Стэнфордского университета, особенно в анонимном кабинете на третьем этаже Зеленой библиотеки (где я сейчас печатаю эти слова). На протяжении уже двадцати двух лет Маргарет Томпкинс является лучшей половиной того, что сама же и назвала «международной компанией на два лица с постоянной базой в Калифорнии»; она также была самым внимательным и воодушевленным читателем, которого я когда-либо знал. В свою очередь лучшей частью моего духовного oikos’а является Роберт Гаррисон, чей лучащийся интеллект помешал этой книге с первых стадий превратиться в интеллектуальный китч. Что касается ключевых понятий середины ХХ века, обсуждавшихся в книге, то Анджела Бекерра была куда более точным, тщательным читателем, чем мог быть я сам. Ноам Пайнс заслуживает сходной благодарности за создание списка вторичной литературы, цитированной в этой книге. А завершающей – и самой длительной – была спокойная решимость Эмили Коен, которая подарила книге ее редакторский дом тогда, когда та покинула дом авторский. И вот когда я считал, что почти все уже написано и доделано, я приехал в Будапешт во время бабьего лета 2011 года, где Келемен Пал, Керекес Амалия, Каллэй Геза и Контемплатиа показали мне раны на лике своего города, остающиеся там с тех самых времен. За кофе и холодными напитками на патио ЭЛТЕ мы с ними разделяли эту боль. И между прочим – прежде чем я забуду – я также хочу упомянуть об одной плохой идее, которая пришла мне в голову – в компании Перлы Чинчиллы, Луиса Мергара и Илана Семо из Universidad Iberoamericano в Мехико, – запеть на своих лекциях, впервые в жизни. (Для исполнения, произошедшего в ноябре 2011 года, была выбрана «Жизнь в розовом цвете» Эдит Пиаф.)

Что касается моего электронного справочника, то я хочу начать с воспоминания и отдания дани факсу Карла Хейнца Борера – в лучшем случае полуэлектронному аппарату. Сей отважный факс передал много прекрасных от руки написанных (и иногда опасно воодушевляющих) писем из Лондона в Калифорнию, пока механическая перегрузка – за которую я несу полную ответственность – не закончила дни его жизни. До моего высокоуважаемого друга Гарольда Блума добраться нельзя даже с помощью факс-машины, и он редко отвечает на письма. И классический медиум печатного слова – это мой единственный способ поблагодарить его за то, что он в самом начале прочитал книгу (что было приятным сюрпризом для меня). Неудовлетворенность Клауса Бирнстайла заставила меня переписать последнюю главу, и благодаря ему я вовремя остановился. Лиса Блок де Беар прекрасно поняла, почему граф Шпее просто обязан был оказаться на страницах этой книги (и не просто потому, что она из Монтевидео). Бессчетное количество раз Виттория Борсо находила слова, которых мне недоставало. Неутомимо продуктивный Хорст Бредекамп подарил мне смелость и интеллектуальную энергию, чтобы завершить рукопись так, как я (или он) считал это должным. Если какие-то английские обороты в этом тексте покажутся читателю особенно удачными, то они – дело рук и головы Эрика Батлера. Когда мне не понравилось, как я написал про Бразилию, Педро Доблабела Хангас ободрял меня до тех пор, пока я не сообразил, как будет правильно (надеюсь). Соня Филиц беззаветно воевала (и я думаю, это было не всегда просто) с моим нарциссизмом. И как раз перед своей безвременной кончиной мой друг Иегуда Элкана прочел рукопись и дал мне, автору, родившемуся в Германии 1948 года, то важнейшее и решающее уверение, которое мне было нужно. Гриша Фрайдин, который иногда превращается во что-то вроде старшего брата, посылал мне трогательнейшие послания из Санкт-Петербурга. Хайке Гфрерайс настоял на том, чтобы организовать публичные чтения на английском для немецкого национального архива. Нориин Кхавайя (которая, как никто, читает поствоенного Хайдеггера) подарила мне в своей теплой сердечной реакции ту прекрасную, опасную и ободряющую иллюзию, что я могу хорошо писать. Флориан Клингер сделал невероятно проницательное (и наименее латентное) разграничение между согласием (agreement) и расхождением (divergence). Иоахим Куппер сказал мне, что это хорошая книга для чтения в дождливые воскресные дни в Берлине. Хеннинг Мармулла оставался неколебим перед лицом бесконечных глупых вопросов и завиральных предложений – просто потому, что он друг, верящий в книги больше, чем в их авторов. Франсуаза Мельтцер заставила меня осознать, чего же я всегда хотел достичь. Серхио Миссана – притом что он сам писатель первого ряда – нашел нечто «литературное» в написанных мною страницах. Людвиг Пфайффер обладает огромным интеллектуальным вкусом, и я полностью доверяю ему. Марчи Шор пишет такие прекрасные письма, что отвечать на них можно разве что в книгах. Мартину Зеелю рукопись понравилась; несмотря на то что это не его стиль, мои главные ставки он понял настолько хорошо, что даже дух захватывает. Ян-Георг Соффнер прочитал каждое слово – и по нескольку раз – начиная с первой страницы первой главы. (Он знает книгу лучше, чем ее автор, и поддерживал ее создание так, как это могут делать только итальянские крестные отцы и американские чемпионы в среднем весе.) Петер Слотердайк резюмировал то, что я хотел сказать, в двух предложениях. (Одно из них опечалило меня – другое заставило почти гордиться собою.) Реакции Хосе Луиса Вилаканьяса, если бы они могли предварять этот том, были бы куда лучшим введением в тему, чем сама работа, которую они бы представляли.