Но как? План складывался постепенно, на основе куцых сведений, которые задержались в моих мозгах после прочтения обширной исторической литературы. (Эх, знать бы, что они мне реально по жизни пригодятся — я бы штудировал ее с гораздо большим рвением!) Ведь нечего говорить, что не было у меня возможности уточнить то, что я запомнил кое‑как или неточно, нигде — ни в библиотеке, ни у знакомых, ни в Интернете. Да и не было здесь, конечно, никакого Интернета.

К сожалению, в памяти у меня сохранилось немногое. Наверное, я мог попытаться проникнуть к Никите Сергеичу на дачу — но где она была, та самая дача, я, хоть убей, не помнил. А если броситься к нему, когда он приезжал в Кремль? Хрущ, в отличие от грозного предшественника, открыл доступ в старинную крепость для широких народных масс. Однако где он выходит из машины? Где его рабочее место? Я, как и весь советский народ, ничего подобного не ведал. Да даже если бы знал! Они ведь, владыки полумира, себя жестким расписанием не ограничивают. Приезжают на службу во сколько хотят и как бог на душу положит. А человек, поджидающий чего‑то или кого‑то внутри Кремля, вызовет неминуемое подозрение у охраны. Пусть не такая грозная, как прежде Хрущева и после него, но она все‑таки была.

Имелся еще один путь — театр. Первый секретарь частенько, как я помнил, бывал в Большом. Но беда в том, что заранее об этих визитах, естественно, не извещалось — а постфактум они никак не могли мне пригодиться. Вдобавок при каждом посещении Никиту сопровождала целая свора приспешников — а мне все они не то что были не нужны, наоборот, только мешали.

Поэтому, поразмыслив, я понял, что путь у меня оставался только один: столичная резиденция Первого секретаря. К счастью, я даже помнил ее адрес: Воробьевская набережная, сорок. На самом берегу Москвы‑реки, напротив стадиона в Лужниках, мудрые советские вожди — слуги народа — отхватили пять, что ли, участков и построили себе городские резиденции. Там жили, совершенно точно, Хрущев и по соседству Микоян. А еще, по‑моему, Булганин и Маленков. Теперь, после пленума, который прошел в июне пятьдесят седьмого и разоблачил Маленкова как участника антипартийной группы, его, наверное, со столь центрового места попросили. Но Хрущев‑то на Воробьевской набережной оставался, я это помнил точно.

И все равно задачка была с десятком неизвестных. (Неизвестных — и опасных.) Первое: участки коммунистических бонз шли вдоль Москвы‑реки один за другим. Их между собой соединяли калитки, чтобы хозяева, не выходя на улицу, могли наведываться друг к другу в гости — Микоян с Хрущевым, как я помню, этим частенько пользовались, втайне от других сговаривались, снюхивались. Но как мне было узнать, какой из пяти участков принадлежит Самому Главному?

Второе: как угадать момент, когда Никита дома? Не в Кремле, не на даче, не в театре, не на приеме в каком‑нибудь посольстве и не отправился с визитом по стране? Понятно, что в выходные он обычно просиживает на даче, а вот по поводу прочего графика мне оставалось только гадать.

И третье: я не мог прохаживаться, присматриваться и прилаживаться. Человек, который бродит в пустынном заповедном районе близ правительственных резиденций, неминуемо вызовет интерес у охраны, сколь бы скромной она ни была. Мне надо было действовать одним махом, разом, не примеряясь.

Итак, я начал готовиться. У одного мастерового, с которым я познакомился в пивняке, я заказал одну важную для успеха моего предприятия деталь. (Более точных координат рабочего я не укажу — бог его знает, в чьи руки попадет эта тетрадь и какие неприятности сможет вызвать в итоге у ни в чем не повинного труженика.) А именно: он выточил для меня подобие четырехлапого якоря с проушинами. (Легенду я впарил работяге такую: нужен для моторки.) Я специально просил его сделать якорь поменьше, хотя товарищ со свойственной нашему рабочему классу экспансивностью и креативностью убеждал меня, что тот слишком мал и лодку никак не удержит. Но мне требовалось, чтобы он удержал меня.

В хозяйственном магазине я приобрел моток линя.

Проживание гуртом, в разного рода общежитиях и коммуналках, еще почему нехорошо для злоумышленников (и благоприятно для властей)? В такой обстановке очень тяжело замышлять и приуготовлять противоправные действия. Все и всё на виду. Пришлось для моих соседей, Вальки с Валеркой, придумывать целую историю — про знакомого в родном Энске (слава богу, портовом городе), которому зачем‑то понадобилось сварганить якорек именно в столице. Потом пришлось долго ждать, пока оба моих соседа будут отсутствовать дома, запираться в комнате и продевать линь в проушины, а затем крепить его.

После этого я отправился в заброшенный (в ту пору) акведук в районе станции Яуза и долго тренировался там ночью: забрасывал якорь на вершину стены и подтягивался на руках. Приходилось сечь в оба, не привлеку ли я внимания досужих прохожих или, тем паче, милиционера. А заодно прорабатывать в уме легенду об альпинистских тренировках.

И вот время пришло. Я решился. Это моя последняя запись. Сейчас я заложу тетрадь в конверт. Сделаю на нем пометку: «Вручить лично Варваре Кононовой после февраля 2017 года» — и приведу твой адрес. Затем запечатаю в другой конверт.

Из двух моих соседей более надежным мне кажется Валентин. Валерка — он больше гулена, любит иногда заложить за воротник, становится болтлив, да и девчонками сверх меры интересуется. А вот Валька — кремень. Основательный, надежный — потомок поморов. Отдам тетрадку ему с просьбой сохранять все оставшиеся шестьдесят без малого лет и затем передать лично в руки тебе. Наверняка он спросит: «А если я не доживу?» — естественный вопрос, даже мне предстоящие шестьдесят лет кажутся отсюда, из пятьдесят седьмого, громадной, зияющей пастью. Тогда попрошу его завещать, чтобы тетрадь передал тебе его будущий сын, или дочь, или внук.

И главное, предупрежу его: мне предстоит исчезнуть, но мною обязательно скоро начнут интересоваться товарищи из органов. И вот, чтобы не навредить ни мне, ни самому себе, ничего про тетрадку им ни в коем случае не следует рассказывать и, несмотря ни на что, ее им ни в коем случае нельзя выдавать. Только если вдруг я снова объявлюсь — лично мне в руки.

И — сохранить, сохранить, сохранить — до тебя, моя дорогая.

Вторая тетрадь Алексея Данилова

Вторая тетрадь Алексея Данилова разительно отличается от первой и внешним видом, и содержанием, и стилистикой.

Для начала: она, строго говоря, представляет собой не тетрадь, а рукописные листы формата А4, впоследствии размноженные на гектографе советского производства (типа «ЭРА»), а затем переплетенные и пронумерованные. Каждая страница имеет в правом верхнем углу штамп: «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО. ОСОБАЯ ПАПКА».

Вторая тетрадь, как и первая, написана Даниловым собственноручно и является его повествованием от первого лица. Однако эти записки, в отличие от первой тетради, не имеют конкретного адресата в лице Варвары Кононовой, а рассчитаны на прочтение официальными лицами. Проще говоря, это показания. Вследствие чего они гораздо более выдержаны, взвешены и осторожны.