Выйдя из кельи, Малюта принялся кричать на оторопевших стражников:

– Недоглядели! Псы!

Те знали, что Филипп был жив, когда к нему приехал Малюта, но, охваченные неимоверным ужасом, молчали, трясясь перед этим низкорослым рыжебородым мужиком со страшными, словно звериными глазами.

– Братии объявите, что умер узник. Пущай тут хоронят, да тайно…

И ушел стремительно, даже не взглянув на стоявших на пути его молчаливых монахов. Во дворе монастыря под метущим снегом ждала его ватага верхоконных опричников. Подойдя к коню, Малюта зачем-то остановился, постояв, зачерпнул руками снег, отер им руки, лицо и лишь затем тяжело поднялся в седло. Со свистом опричники разворачивали коней и покидали монастырский двор.

Здесь Малюта начал свой кровавый путь на Новгород. С убийства Филиппа началась одна из самых страшных и противоречивых страниц в русской истории.

Купца Путяту с некоторыми горожанами, попавшими в «черный список» дьяков, выселили из Новгорода поздней весной. Уже подсчитывал убытки и сокрушенно качал головой. Как все, что нажито, бросить, не получив за это ни единой копейки!

Поэтому решил он по-своему. Узнал, что многие выселенцы не стали уходить на выделенные им в заоблачной дали пустые земли и втайне от сопроводителей (а кто и заплатил) остались в деревне Медня, что под Тверью, и в Торжке. Так же решил Путята – стрельцам заплатил, много заплатил, аж пропотел весь. А после с женой, тремя сыновьями и двумя дочерьми стал жить в Медне у одних добрых людей в тесноте, да не обиде – каждый месяц Путята им выплачивал из своих сбережений.

Думал Путята спустя время вернуться обратно, дом все-таки бросили, но мужики поговаривали, мол, там недоброе затевается, со всего населения дерут последнее, будто корм государю и его опричникам. Путята понял, что лучше отсидеться, и сразу рассчитал, что денег ему хватит еще до весны, тем более много чего взял из дому и начал распродавать среди жителей деревни.

Дом стоял на окраине деревни. Вышел – и сразу поле, а за ним недалеко лесок. По утренней нужде Путята вышел за дома, сладко позевывая. Ох, и подморозило, скорее в дом, да на перину к жене, теплой ото сна. Стоял он, с трудом разлепляя глаза, и не сразу заметил чернеющих вдали всадников…

Не ведал он, что опричники и Малюта, который вел их, уже знали, что в Медне и Торжке засели новгородцы и псковичи, ослушавшиеся приказа о переселении. И тут они крамолу совершили, слово государя для них ничто!

Малюта стоял, глядя с пригорка на мирно спящую деревню: где-то уже задымились печи, где-то в окне виднелся свет лучин, кто-то уже высунулся из окон и дверей, увидев опричников. Конь Малюты, храпя, бил копытом снег, а сам он сидел в седле, одетый в шубу, с палашом у пояса и отдавал первые приказы. Хищно сверкали его глаза из-под собольей шапки.

Уже вкусили крови палачи в Клине, где прятались «сообщники» князя Владимира – пожгли леса, в которых скрывалось население; в Твери после убийства Филиппа побили в темницах пленных полочан, пограбили дома и ушли дальше, к Медне и Торжку.

– Новгородцев и псковичей ищите! Требуйте у дьяков, дабы всех сдали, кто к местным подселялся в этом году! Никого не щадить! Дома жителей, укрывших их, сжигайте вместе с ними! – указав на деревню нагайкой, прокричал хрипло Малюта. С криками «гойда» и свистом опричники погнали коней вперед.

Малюта зашел в избу местного подьячего, который, перепуганный, велел жене ставить на стол все, что есть в доме. Малюта приказал сначала откушать опричникам, сопровождавшим его, и, увидев, что ничего с ними не произошло, начал есть сам. Подьячий с женой и детьми сидели в сенях, не решаясь выйти. Опричники тем временем перерывали бумаги и грамоты, кои хранились у хозяина. Малюта жевал, чавкая, засоленные грибы, хватая их из общей мисы руками, и безучастно глядел на то, как пол устилается бумагами и обломками утвари.

К вечеру выяснилось, что в Медне много осело псковичей, есть новгородцы. Несчастного подьячего велел повесить на воротах, а молящую о пощаде жену его отдал на поругание толпе голодных и осатаневших кромешников…

Где-то уже горели дома, трупы убитых попадались все чаще, стариков, женщин и детей рубили беспощадно, и никто не посмел обороняться, поднять руку на ближних людей государевых.

Путяте хозяева, приютившие его, сказали:

– Ты как хочешь, а мы в леса. И сам уходи, вишь, они избы сжигают! Не дай Бог, из-за тебя сожгут всё нам!

И устремились по глубокому снегу к лесу. На полпути Путята остановился и увидел, как вдали показался приближающийся опричный отряд. Поглядел на укутанных детей и жену, плачущих от страха, понял, что не уйти им.

– В дом! Скорее! – велел он им. Ворвались в дом, где все осталось на своих местах, так же как и утром, только теперь эта безмятежность, шорох мышей в стене, тускло догорающая лампадка у образа в углу казались невероятными, когда за окном слышались крики и ржание лошадей, а все вокруг освещалось огнем пожарищ.

Заперли двери, сидели тихо в темном доме, надеялись, не заметят их. В окно увидели они, как к лесу, вероятно за хозяевами дома, неслись пять опричников. Перепуганный Путята бегло перекрестился и бросился к своим сундукам, искать то, чем сможет откупиться.

У дома остановилась группа всадников, кружились-вертелись, потом откуда-то появился у них огонь, и Путята с ужасом подумал: сейчас подожгут! Тогда-то и выбежал из дому, неся в руках серебряные посуды, украшения, дорогие одежды – сейчас все это не имело никакой ценности – бросился перед конем одного из всадников.

– Пощадите! Вот! Возьмите! У меня много добра! – стал совать всаднику почти в самое лицо дары. – Возьмите всё! Только не губите, детки у меня!

– Это те, Григорий Лукьяныч, кто подселился у здешних! Из Новгорода они! А это купец тамошний! – сказал один из опричников. Тут-то Путята понял, кто перед ним – сам Малюта, в народе уже слывший кровавым и беспощадным. Не успел Путята подумать о том, пощадит ли его легендарный мучитель, как поднял Малюта окровавленную саблю и со свистом опустил ее на голову купца, расколовшуюся после удара, словно глиняный горшок. Из дома послышались вопли детей и жены, увидевших, как к ногам коня Малюты упал их кормилец и быстро засучил ногами. Мощный конь топтал выпавшие в снег из рук убитого одежды и прочую дорогую утварь.

– Запереть их! Дом сжечь! – прохрипел Малюта и, оставив для выполнения сего кровавого поручения четырех опричников, помчался дальше