сзади холодной старческой рукой, нащупала теплую руку Иулиании и крепко схватила ее, будто пытаясь преодолеть неимоверный страх.

– Вели боярыням моим сбираться в путь, – не оборачиваясь к Иулиании, проговорила Ефросинья.

Струги мягко плыли, рассекая речную гладь. Ефросинья, сидя рядом с тихо молящейся Иулианией, обернулась и долго глядела на монастырь, пока не скрылся он в осеннем тумане, будто и не было его. В других стругах рядом плыли двенадцать монахинь, что жили с княгиней и прислуживали ей все эти годы.

– Зябко как, – прошептала Иулиания и начала дышать на руки, пытаясь согреть их. Опричник, крепкий, осанистый, обернулся к ним и, хмыкнув, сплюнул в воду. Смерив его взглядом, Ефросинья потянулась перекреститься и вдруг услышала, как из рядом плывущего судна раздался полный ужаса женский вопль, тут же оборвавшийся.

– Безбожники! – дрогнувшим голосом выговорила Ефросинья и обреченно взглянула на осанистого опричника широко раскрытыми глазами. Не мешкая, он бросился на нее и, повалив на деревянный настил, принялся душить. Рядом другой опричник давил бьющуюся в отчаянной и бесполезной борьбе хрипящую Иулианию. Не понимая, за какие грехи сейчас этот пыхтящий от натуги мужик в черном одеянии душит ее, она глядит на него, расширив мокрые от слез очи и, кажется, до конца так и не осознала всего, так как вскоре шея ее с хрустом была сломана, а эти невинные ярко-голубые глаза застыли и медленно начали гаснуть. По теплой еще щеке Иулиании медленно скатилась слеза…

Струги мерно плывут по реке. Тихо вокруг, изредка слышится, как плещется рыба, проплывающие мимо объятые золотом леса то подступают к самой воде, то отдаляются, обнажая песчаные берега. Яркие, огненного цвета листья стаями медленно плывут по течению. С каждого струга поочередно опричники дали друг другу знаки о том, что все кончено…

Тем временем Владимир, даже не подозревавший об участи матери и ее приближенных, уже въезжал в слободу. И тут он увидел, как из ворот выехал верхом целый опричный стрелецкий отряд. Напуганный и растерянный, Владимир даже не догадывался, куда и зачем едут всадники.

Владимир томился мучительным ожиданием, пока наконец в покои не вошел Иоанн – строг, мрачен, недосягаем. Владимир тут же упал перед ним на колени, но не смог вымолвить ни слова. Иоанн тоже стоял, опираясь одной рукой на посох, молчал. Вот Владимир, главный крамольник, соперник, вот он, раздавленный, слабый, измученный.

– Ну, может, скажешь что-либо напоследок? – прервал тишину царь. И тут плач сам вырвался из груди Владимира, слезы брызнули, лицо искривилось, и он сокрушенно покачал головой. В горнице помимо них присутствовали Вяземский и Малюта, которые в глубине души надеялись, что именно им государь поручит умертвить князя. Но царь медлил, молча глядел, как Владимир, стеная, подполз к нему на коленях и проговорил:

– Государь! Брат… прости меня! Ну, прости же меня! Постриги в монастырь, самый дальний, какой пожелаешь! И я останусь там вовеки, и не услышишь имени моего! Брат! Прости меня! Никогда больше не посягну на царство! В монастырь! Брат…

Малюта и Вяземский молча глядели на государя, пытаясь разглядеть в нем слабину, вызванную мольбами брата, но Иоанн был неприступен и тверд.

– Прощал тебя я всегда. Но ты снова вознамерился отравить меня и сыновей! Жену мою извел! Хотел ядом меня умертвить – так пей же его сам!

И протянул ему небольшой сосуд, обтянутый змеиной кожей. Владимир замолчал, поглядел на сосуд, затем на царя. Надежды нет и не могло быть. Иоанн уже не человек, ничего человеческого не осталось в его глазах. Владимир дрожащей рукой взял сосуд и произнес:

– Обещай заботиться о семье моей! Молю… Я сделаю, как ты велишь, но…

Иоанн молчал, надменно глядя на князя. Владимир, пожелав уже поскорее закончить все это, судорожно откупорил сосуд и залпом выпил его содержимое, снова уставив жалобные глаза на государя. Вдруг дыхание его сперло, он как-то хрипло вздохнул, на лбу и шее вздулись вены, и он всем весом рухнул на спину, даже не моргнув глазом. Он лежал на ковре, хватая воздух, одна нога билась мелкой дрожью, другая сгибалась и разгибалась в колене. Изо рта хлынула пена, залившая всю бороду и начавшая медленно стекать на ковер. Глаза, вмиг налившиеся кровью от натуги, он по-прежнему не отводил от Иоанна, но явно уже ничего не видел и не понимал. Застыв, царь пристально наблюдал за агонией брата. Еще несколько раз хрипло вздохнув, Владимир затих.

– Всё, – тихо сказал Вяземский и посмотрел на государя. Не ответив, Иоанн, еще постояв немного над трупом, молча развернулся и покинул покои. Вяземский и Малюта, поглядев друг на друга, подошли к телу – Малюта поднял труп за подмышки, Вяземский взялся за ноги в сафьяновых остроносых сапогах, покрытых дорожной грязью…

Дмитров тут же опустел, когда в него вошли опричники. Люди в страхе попрятались в домах, укрыли скот и всякую утварь, как перед набегом татарвы. Но опричники пришли не грабить горожан – они учиняли расправу над двором князя Владимира. В тихом опустевшем городе были слышны отдаленно крики, выстрелы, грохот, ржание коней. Слуг, приказчиков и бояр секли на месте, с гиканьем объезжая верхом двор и ближайшие усадьбы, иных расстреливали из пищалей и ручниц.

Дочерей и старшего сына князя приказано было отвезти в слободу. И вот дети, повинуясь, уже шли к возкам, куда грузили сундуки с их добром, многое, впрочем, ценное для них, оставляли. Шагая друг за другом, старались не глядеть на окровавленные распростертые тела, попавшиеся им по пути. Марья едва сдерживала подступающую тошноту, крепко держала за руку младшую сестру Евдокию.

– К маме хочу! Где мама? – ревела девочка, не понимая, почему мать и младшие братья не едут с ними. Марья и сама не очень понимала, но почему-то неимоверный страх, от которого подкашивались ноги, не давал ей сил и мужества что-либо спросить у этих мрачных черных людей, сопровождавших их.

Опричники стояли верхом во дворе, удерживая храпящих коней. Отовсюду все гремело, полыхало – поскорее бы уехать, дабы не видеть всего этого! Все, что эти дети любили, чем жили, гибло у них на глазах по непонятным им причинам. Василий, коего Владимир оставил следить за семьей и двором, дрожал, бледнея, едва сдерживая слезы.

– Ну, трогай! – крикнул кто-то из опричников, как только дети сели в возки.

Княгиня Евдокия, уже все понимая, сидела в покоях, прижимая к груди младенца Ваняту. Юрок сидел рядом, насупившись, держа в маленьких ручках глиняную лошадку. Господи, пощади, не дай детей в обиду! Владимир с полком не успеет! Жив ли он, Господи?

Когда с