К весне 1583 г. Оранский был близок к отчаянию. И его профранцузскую стратегию, и «Религиозный мир» постиг крах. Падение Бреды, считавшееся делом рук местных католиков, открывших ворота города испанцам, привело в такое бешенство протестантское население Антверпена, что вызвало еще одну волну иконоборческой ярости и радикально ограничило, несмотря на все усилия Оранского помешать этому, свободу католического богослужения в Антверпене и Брюсселе. По мере того, как испанцы продвигались вперед, протестантские жители находившихся под угрозой исчезновения городов Фландрии и Брабанта, все больше проникались нетерпимостью и враждебностью к «Религиозному миру» Оранского. Но в то же самое время моральный дух падал. Летом 1583 г., накануне отъезда Анжуйского, испанцы захватили населенные преимущественно протестантами фламандские города Дюнкерк и Ньюпорт почти без единого выстрела. Восстание на юге казалось обреченным. Наконец, в июле, в приступе глубочайшего пессимизма принц отказался от своих усилий сделать Восстание на юге более жизнеспособным и навсегда покинул Брабант. Он перенес свою штаб-квартиру в Голландию, обосновавшись в бывшем монастыре в Делфте, который в настоящее время стал известен под названием «Принсенхоф» (Princenhof, нид. «Двор принца» — прим. ред.), и где ему предстояло провести последние восемнадцать месяцев своей жизни. Отныне Оранский снова находился во главе мятежного государства с центром в Голландии. Но и его престиж, и полномочия, предоставленные ему Штатами Голландии и Зеландии, были значительно меньшими, чем в 1572–76 гг. В те годы, когда Оранский отсутствовал на севере, Штаты Голландии упрочили свое положение в качестве центрального правительства.

С отъездом Оранского в Делфт и его соглашением с Голландией его концепция объединенных северных и южных Нидерландов в борьбе против Испании во главе с общим руководством, куда входили бы и католики и протестанты, и придерживавшимся «Религиозного мира», окончательно пошатнулась. Он был вынужден признать, что Нидерландскому государству с центром в Брабанте не суждено существовать, и что если Восстание и могло уцелеть вообще, то с единственной базой в Голландии и при условии запрещения католического богослужения. В августе 1583 г. Генеральные Штаты перенесли свои заседания из Антверпена в Мидделбург, а затем в Делфт, прежде чем окончательно избрать своей резиденцией Гаагу. Государственный Совет в Брабанте самораспустился в октябре 1583 г. В Нидерландах теперь существовал лишь один политический центр — Голландия.

Но если Оранский отказался от значительной части того, чего раньше хотел добиться, то его аргумент, что мятежное государство Соединенных Провинций было слишком слабо, чтобы самостоятельно противостоять всей мощи Испании, и что единственным источником оказания помощи была Франция, нисколько не утратил своей убедительной силы. Доминирование Голландии в Соединенных Провинциях отныне было неоспоримым. Но как Голландия могла избежать сокрушительного поражения? Подавляющее превосходство и неудержимое наступление испанской Фландрской армии, превращенной герцогом Пармским в орудие войны с превосходной дисциплиной, месяц за месяцем набирало все большую силу. Испанцы взяли Ипр в апреле 1584 г., Брюгге — в мае, и Гент, бастион радикального кальвинизма, — в сентябре. Массы сломленных, деморализованных протестантов хлынули из Фландрии и Брабанта в Голландию и Зеландию.

В последние месяцы свой жизни Оранский был более, чем когда-либо убежден, что «патриоты» Нидерландов не имеют иной надежды на спасение, кроме как пасть к стопам короля Франции. Каковы бы ни были его собственные, да и других людей, предубеждения в отношении французской Короны, он считал, что Нидерландам все же лучше будет находиться под властью Франции, чем Испании. Он изменил свое мнение относительно предложения, первоначально выдвинутого Штатами Голландии и Зеландии по настоянию адвоката Штатов Голландии, Пауля Бёйса, в 1581 г., передать ему самому титул «графа Голландии и Зеландии» с суверенными правами над обеими провинциями. Раньше это предложение было, в сущности, всего лишь политической уловкой, направленной на то, чтобы помешать наделению суверенитетом над обеими провинциями герцога Анжуйского, и Оранский отверг его именно потому, что он не желал ослабить положение Анжуйского. Но теперь, когда Анжуйский исчез со сцены, и большинство голландских и зеландских городов поддержало предложение, Оранский более благоприятно отнесся к этой идее.

Но именно в этот момент энтузиазм к сделанному ему предложению, по крайней мере, среди нескольких городских советов, остыл. Особенно три города — Амстердам, Гауда и Мидделбург — выступили против передачи титула «графа» Оранскому. Принц все еще пользовался значительной популярностью на севере. Ни одна другая личность в мятежном государстве даже близко не имела такого же статуса. Тем не менее, его престиж уменьшился, и воинствующие кальвинисты были настроены к нему более сдержанно, чем когда-либо. Также эту идею не одобряли многие умеренные, особенно те, кто прохладно относились к Восстанию и кальвинистской Реформации, — категория, в достаточной мере представленная в городском совете Гауды, — потому что такой шаг должен был еще больше, чем раньше, затруднить достижение примирения с Филиппом. Но хотя большинство сомнений было следствием подобного рода размышлений, то, по меньшей мере, некоторые голландские регенты также придерживались нарождавшихся республиканских воззрений или предпочитали, чтобы политическое верховенство среди провинций, объединенных в рамках Утрехтской Унии, оставалось в руках у Штатов Голландии, а не суверенного главы.

Эта тенденция ярко проявилась в торжественной речи, произнесенной Корнелисом Хофтом, регентом, отцом драматурга и историка Питера Корнелисзона Хофта, перед амстердамским городским советом в июне 1584 г.Хофт доказывал, во-первых, что Утрехтская Уния представляет собой нерасторжимый союз провинций, «как если бы они были всего лишь одной провинцией», и что она препятствовала двум провинциям избрать своего отдельного суверенного главу. Во-вторых, он считал, что власть регентов происходит от их поддержки существенным количеством горожан, членов городских ополчений и моряков и что в таком фундаментальном вопросе регенты не должны действовать без согласия этих групп населения, убеждая своих коллег-регентов предварительно узнать на этот счет мнение «не только капитанов и лейтенантов ополчения и городских кварталов, но всех бюргеров, а также моряков… которые представляют собой нашу величайшую силу». Хофт настаивал, что рядовое население Амстердама было готово к продолжению борьбы против Испании, но было настроено против передачи суверенной власти принцу Оранского, и регенты должны считаться с этим.

Вопрос, в какой степени голландские регенты должны советоваться с горожанами и, в первую очередь, с ополчением и цехами, перед принятием основополагающих решений, был предметом споров еще со времен консультаций регентов с ополчением о разрешении протестантского богослужения в 1566 г. С 1572 г. городские ополчения и цеха Голландии в отдельных случаях, таких как ратификация Гентского Умиротворения и Утрехтской Унии, играли влиятельную роль в принятии решений. Оранский сам иногда убеждал городские советы советоваться с ополчением и горожанами, зная, что они были более решительно настроены сопротивляться Филиппу, и более антииспанскими, чем сами регенты. Но именно по этой причине многие регенты стали опасаться способа, посредством которого их более радикально настроенные коллеги мобилизовали народное давление против них, апеллируя к общественным институтам. В марте 1581 г., когда дебаты вокруг призвания герцога Анжуйского и «Акта о клятвенном отречении» достигли высшей точки, опасения этого рода побудили Штаты Голландии постановить, что отныне ни один городской совет провинции не должен совещаться с «ополчением, цехами или другими» общественными институтами относительно государственных вопросов, как это происходило в недавние годы «в некоторых городах». Но никто, даже среди самих регентов, не считал это постановление приемлемым или законным.