– Дальше – больше. На четвертый день наползли тучи и ливануло как из ведра. Прямо стена дождя, по-другому не скажешь. А мы как раз на берегу одной из тамошних рек оказались. Два часа назад рядом с нами тек чуть ли не ручеек, а теперь глядь – бурный поток, от которого не спрячешься. Я выплыл. Он – нет.

– Может, и не старался?

– Жюстен? Не старался? Вот уж нет. Он слишком любил жизнь, каждый день для него был как новое рождение. Нет, исключено.

– Жизнь, получается, его тоже любила, – задумчиво прошептала девушка. – Потому и подарила вот такой уход. Не угасание, а яркую вспышку.

– Может, – согласился я. – Почему нет?

– У меня так не получится, – из краешка глаза девушки вытекла одинокая слезинка. – Хотела бы, но не смогу. Я совсем уже не встаю. Я даже не ем. И мне больно. Все время больно.

– С первой печалью помочь сложно. – Я залез в сумку, достал оттуда небольшой пузырек, взял с тумбочки чайную ложку и наполовину ее наполнил, тщательно отсчитывая капли. – А вот со второй попробую. Давай одним махом. Сразу говорю, горько до ужаса, приготовься.

Бэлла не стала спорить, спрашивать, что именно я ей даю, она доверчиво глянула на меня и позволила вылить зелье себе в рот.

Бедная. Горечь там и вправду невозможная. Основой этого зелья является корень полыни, да и остальные составляющие сладости не добавляют. Но эффективная штука, проверенная, почти идеальный болеутолитель. Но употреблять его следует только в самых крайних случаях, и частить ни в коем случае нельзя. Иначе жди беды в виде очень, очень неприятных последствий. Не просто же так за подобное зелье несколько столетий назад в Европе можно было на костер угодить.

– Ой! – выдохнула Бэлла, сморщив лицо. – Ой, и правда горько!

– Горьким лечат, сладким калечат, – назидательно произнес Вагнер, с огромным любопытством глянув на пузырек в моих руках.

Бэлла открыла рот, часто задышала, щеки ее, до того восково-бледные, вдруг слегка заалели.

– Саш? – с тревогой глянула на меня Ряжская.

– Нормально все, – успокоил я ее, смотря на дымчатую гадину, лежащую на плечах девушки. Она беспокойно задергалась, зашевелилась, а после чуть уменьшилась в размерах. Значит, выиграл я для Бэллы немного времени. – Не переживай.

– Какая гадость, – сообщила нам девушка и приподняла голову с подушки. – Но и правда стало лучше. Я шевелюсь, и мне не больно! Оль! Видишь?

– Вижу, – шмыгнула носом ее сестра. – Вижу!

– Саша, вы и в самом деле волшебник? – распахнув глаза, осведомилась у меня Бэлла. – Просто я думала, что Олька шутит или, как в детстве, сказки рассказывает, а теперь вижу, что нет, все по-настоящему.

– Рад бы вас порадовать, да нечем. Волшебства на свете нет, по крайней мере в той части, которая в сказках присутствует. Ковер-самолет там, сапоги-скороходы, гусли-самогуды – это все фольклор. Народное творчество. Но есть кое-какие вещи, которые… Бэлла, там долгая история, и я вам ее непременно расскажу, но в другой раз. Например, за ужином в ресторане. Можно даже в каком-нибудь из новиковских. Я слышал, что там кормят замечательно вкусно, а блюда, как и положено, подают не сильно быстро, потому красотку вроде вас надо непременно будет чем-то занять, чтобы вы от меня, вильнув хвостиком, как рыбка не уплыли. Вот я вам тогда и про то расскажу, и про се, и про пятое, и про десятое.

– Хорошо, – Бэлла неожиданно посерьезнела. – Договорились. Я буду ждать. А сейчас вы, наверное, хотите меня осмотреть?

– Зачем? – опешил я.

– Все специалисты, которых Оля приводила, осматривали. Я сначала стеснялась, а сейчас уже все равно. Да и смотреть теперь особо не на что. Чего там от меня осталось?

– Ну, тогда не стану, – отказался я. – Тем более что самое главное я увидел. Вы хотите жить, большего мне знать не нужно.

– Петр Францевич, а возьмите Александра к себе в штат, – посоветовала девушка, которая выглядела сейчас куда лучше, чем десять минут назад. – Думаю, у вас отбоя от пациентов не станет.

– Я предлагал ему место еще два года назад, – запыхтел Вагнер. – Но он отказался. Чего только не сулил, чего не обещал! Не хочет!

– Просто у меня есть одно правило. Я помогаю только очень красивым девушкам, и точка. Вы – красивая, потому я здесь. А какого-нибудь богатея, которого хватил удар на молодой любовнице, я лечить не желаю.

– А как же клятва Гиппократа? – уточнила Бэлла.

– Никак, – рассмеялся я. – Это печаль вон Петра Францевича, он ее давал, пусть и отдувается. Я же ни Гиппократу, ни Авиценне, ни Парацельсу ничего не должен. Ладно, Бэлла, мы пойдем, а вы живите себе дальше. И еще… Поешьте чего-нибудь более существенное, чем глюкоза внутривенно. Тем более что очень скоро вам самой этого захочется. И сразу скажу, у меня конкретно в этом вопросе есть свой интерес.

– Даже мне любопытно стало – какой? – переглянувшись с сестрой, осведомилась Ряжская.

– Приведу я Бэллу в ресторан, люди глянут на эти кожу да кости, и чего обо мне подумают? Скажут: «Заморил, поганец, девку голодом, довел до анорексии». Мол, у самого-то рожа вон какая, чуть от жира не трескается, а эта бедняжка… Вот оно мне зачем?

Ряжская повертела пальцем у виска, а Бэлла рассмеялась. Совсем тихо, еле слышно, но засмеялась.

Я подмигнул ей, а после вышел из палаты, следом за мной последовал Вагнер.

– Что это? – первым делом осведомился он, алчно глянув на пузырек, который я все еще держал в руке.

– Снадобье. Вы станете давать его Бэлле раз в пять дней, не чаще. И не более десяти капель за раз. Лучше даже шесть-семь, так она времени больше выиграет. Держите.

Вагнер цапнул емкость, глянул ее на свет, после аккуратно вынул пробку и втянул в себя запах содержимого.

– Полынь, – утвердительно заявил он. – Верно же?

– Верно, – кивнул я. – Дальше. В этом пузырьке было ровно пятьдесят капель, десять я уже использовал, осталось сорок. Это предельная норма данного зелья, которую можно дать человеку, не опасаясь