потом поняла, что знает откуда-то, как называется жуткое, древнее и трижды проклятое умение, явленное Шредингером.

— Я умел это изначально, — ответил Шредингер. — И так же умела ты.

— А остальные?

Шредингер презрительно повел хвостом.

— Не будем разрушать их сон. В нем их единственное счастье. Счастье невинности…

— Почему я не знала, что могу говорить? — спросила Миу.

— Тебя подчинил гипноз Гольденштерна.

— Гипноз Гольденштерна, — воспроизвела Миу дивные могучие звуки, пробуя их на вкус. — Гипноз Гольденштерна…

Она уже слышала это. Определенно слышала, но вот когда? Где? И от кого? Оба слова вместе? Нет, скорее по-отдельности. И в самых разных контекстах.

— Ой, — сказала Миу. — Мне кажется…

— Что?

— Я теперь разговариваю, но не с тобой.

— А с кем? — спросил Шредингер.

— Я как бы обращаюсь внутри себя к кому-то невидимому… А потом перебегаю на место этого невидимого и отвечаю на то, что говорила раньше.

— Ты беседуешь сама с собой, — сказал Шредингер. — Ты раньше делала так все время. И это тоже украл у тебя гипноз Гольденштерна.

— А почему я сейчас все вспомнила? Гипноз кончился?

— Нет, — ответил Шредингер. — Гипноз Гольденштерна не кончается никогда. Но среди нас есть сверхкоты, способные преодолеть его. Когда ты оказываешься рядом с ними и входишь в их ауру, доступное им знание делается на время и твоим тоже.

— Так ты сверхкот? — с восторгом выдохнула Миу.

Шредингер не сказал ни да, ни нет. Только посмотрел на Миу своими зелеными глазами, а потом поднял взгляд в небо.

Перед этим, правда, Миу показалось, что в зрачках Шредингера что-то мелькнуло… Ну, то самое, хорошо понятное, что было в глазах Мельхиора с Феликсом.

Но когда Шредингер поглядел ввысь, он словно сбросил все земное, и Миу почувствовала, что ревнует желтого кота — но не к другой кошечке, а к небесному простору.

Ей захотелось срочно дать Шредингеру понюхать, чтобы тот как можно быстрее забыл о невозможной высоте, которую прозревал. Но она поняла, что высота победит — и это впервые пережитое ею бессилие своих чар перед силой духа было так горько…

Шредингер ворвался в ее душу магическим желтым тигром — и уже причинял ей боль. Феликс с Мельхиором никогда не вызывали подобных чувств. Впрочем, про них теперь смешно было думать.

— Что такое гипноз Гольденштерна? — спросила Миу.

Откуда-то издалека долетел обиженный мяв Феликса, и Шредингер чуть поджал хвост.

— Приходи сюда завтра на рассвете, — сказал он. — Я открою тебе все, что ты способна будешь постичь. Но не вздумай заговорить с другими котами.

— Вот еще, — ответила Миу. — Зачем? Конечно, я приду…

Шредингер кивнул — и исчез в кустах.

Пока Миу шла домой, с ней случилась удивительная трансформация. Сперва ей казалось, что произошло что-то необыкновенное, самое важное в жизни… Но чем дальше она уходила от пустыря с мусорным кострищем, тем труднее было вспомнить, что именно. Ах, ну конечно. Она говорила… Да, она говорила с Шредингером. Она с ним мяу. Она мяу мяу. Мяу мяв мяв.

Сделанные из слов мысли еще мелькали в ее головке — но постепенно замедлялись, тормозили и застывали. Застыв, они делались прозрачными и исчезали без следа.

В начале дороги Миу была этими мыслями сама. В середине пути она стала чувствовать их как что-то чужеродное и даже враждебное — словно ощутила, что в голове завелись глисты. А когда она подошла к своему маленькому плюшевому замку с пушистым балкончиком и вертикальной теркой для когтей в виде подъемного моста, последний сделанный из слов глист замер и стал прозрачным.

Теперь Миу помнила только о том, что утром надо пойти на мусорную сжигалку, где будет ждать какой-то непонятный сюрприз, связанный с желтым котом — хотя, конечно же, шансов у того никаких и ее господин Мельхиор скоро как следует надерет ему задницу…

Утром Миу была на месте еще затемно. Помойка пахла горелым, выброшенным, бывшим да сплывшим, избывшим себя… Что может открыться в таком месте? Впрочем, если Шредингер хочет предложить что-то по-настоящему вкусное, она рассмотрит вопрос. А Мельхиор подведет итог.

Шредингер появился, когда на востоке уже засветилась заря. Он подошел к Миу и сказал:

— Сейчас будет восход.

Миу и без него знала, что будет восход. Но знала не так. Когда она услышала эти звуки, ей показалось, что в них отразился весь мир — словно бы Шредингер накинул на него сплетенный из слов сачок, поймал его весь, каким тот был в эту секунду, и поднес ей как угощение.

Она вспомнила.

— Ну да, — прошептала она. — Ты говоришь. Я тебя понимаю. И я говорю тоже… Представляешь, пока я добиралась домой, я все-все позабыла. Даже когда шла сюда, ничего не соображала. А сейчас вспомнила.

— Тебя питает моя аура, — ответил Шредингер.

— Что это значит?

— Находясь рядом со сверхкотом, ты попадаешь в его энергетическое и информационное поле. Тебе делаются доступны его духовные силы. Ты ощущаешь их как свои — и они кажутся тебе самой простой вещью на свете. Но это ошибка. Если бы силы были твоими, они не пропали бы у тебя через три минуты после того, как ты рассталась со сверхкотом…

Поток сознания, обрушившийся на Миу, был двойственным. С одной стороны, его смысл был ясным, точным и глубоким: Миу как бы быстро-быстро кидалась за мячиком слова, догоняла его, била пушистым лобиком и понимала, а потом ловила следующий, понимала его тоже, затем соединяла с прошлым и понимала все мячики уже в связке, где они значили нечто совсем другое, чем по отдельности. Это было потрясающе.

С другой стороны, у нее опять появилось чувство, что Шредингер заманил ее на помойку — не только в прямом, но и в переносном смысле.

В словах было что-то такое же затхлое и исчерпанное, как в вони горелого мусора. Казалось, ими долго-долго пользовались вымершие от изнурения коты, пропитавшие их своим запахом, и запах этот был почти таким же безнадежным, как у горелых отбросов. Или, если честно, у тестикул Шредингера.

— Слова, — повторила Миу задумчиво. — Духовные силы… А зачем они?

— Слова позволяют воспарять к высоким смыслам, — ответил Шредингер. — А силы — видеть то, что скрыто от других. Не пугайся, если пока не понимаешь.

Но Миу понимала. Очень даже хорошо все понимала, каждое слово и предложение. Но скепсис в ее душе не рассеялся.

— Высокие смыслы, — повторила она. — Какие?

— Их много…

— А можно пример?

— Можно.

Шредингер принял картинную позу, изогнул хвост в напряженную дугу — и произнес:

— «Действительность» — не что иное как ярлык, лично размещаемый каждым индивидуумом на конкурирующих массивах информации. «Идентичность» — это усредненная функция таких размещений. Поколенческие идентичности формируются агрессивной подсветкой комплекса