– Цербер, – как живого, представила пса нынешняя хозяйка. – Страж входа в преисподнюю.

Лавров молча кивнул. От пронзительного взгляда Цербера у него кожа покрылась мурашками.

Глория перевернула песочные часы, и время пошло. Особое время, отсчитываемое невесомыми белыми песчинками, которые сразу отделили прошлое от сумеречного настоящего и смутного будущего. В этом будущем появлялись невообразимые персонажи и происходили невозможные события.

Лавров силился сообразить, каким образом снизошло на него это неописуемое ощущение эйфории и страха, предваряющего то ли прыжок с большой высоты, то ли шаг в запредельное.

Все дальнейшее походило на сон утомленного сознания.

Роман обратил внимание на семь постаментов в виде колонн, на которых красовались семь пузатых медных кувшинов с узкими горлышками, запечатанных чем-то наподобие сургуча. Эти сосуды отдаленно напоминали пресловутую серебряную вазу.

– Послушай, – робко обратился он к Глории. – По-моему, нам не следует… э-э… перегибать палку. Мы утомлены долгой дорогой и неудачным отпуском…

– Почему же неудачным? – перебила она. – Совсем наоборот.

– Ты считаешь, мы хорошо отдохнули?

– Мы кое-что узнали благодаря поездке в Тамань.

Интуитивно Лавров понимал, что она имеет в виду, но его ум изнемогал от полного отсутствия здравого смысла.

– Люди много теряют, уповая на здравый смысл, – заметила Глория. – Мы слишком доверились видимому, тогда как в основе всего сущего лежит невидимое.

С этими словами она обошла кувшины один за другим, разглядывая залитые сургучом горлышки.

– Сулейманова печать, – произнесла она так, будто беседовала сама с собой. – Что бы это значило?

На каждом кувшине имелась эмалевая вставка с разными изображениями. Указав на птицу, Глория пробормотала:

– Павлинов…

– Надеюсь, ты не собираешься встречаться с этим идиотом?

– Он не идиот, – невозмутимо обронила она. – Но сейчас мне нужен не Павлинов, а…

Глория не договорила, задержавшись возле кувшина со вставкой в виде пламени.

– Лилит! – вырвалось у нее. – Прелестная, но излишне пылкая джинния.

Лавров перестал что-либо понимать и тупо наблюдал за ее действиями.

Между тем Глория остановилась у кувшина, украшенного эмалевой вставкой с изображением, похожим на волка. Сосуд казался ворсистым и теплым на ощупь. Она отдернула руку и задумалась.

– Обратного пути не будет…

– Ты о чем? – не выдержал Роман.

– Вот кто сможет пролить свет на эту загадку…

Глория решительно потерла кувшин и замерла в ожидании.

Начальник охраны закрыл глаза, он чувствовал сильное головокружение. Только бы с ним не повторилось то, что случилось в придорожном отеле. Впервые за всю свою жизнь он не мог поручиться за себя.

Ш-шшш… ш-ш-шш… ш-ш… – напевали песочные часы. Лаврова обступили темнота и тишина, нарушаемая лишь падением белых песчинок из верхней колбы в нижнюю да стуком собственного сердца.

Из забытья его вывел громкий стук в дверь. Роман вздрогнул и очнулся. На пороге мастерской стоял Санта. Подражая по обыкновению английскому дворецкому, великан торжественно возвестил:

– К вам гость, Глория Артуровна…

* * *

– Раметов, – представился мужичок неопределенного возраста, с курчавыми волосами и по-бульдожьи приплюснутым лицом. – Прошу любить и жаловать.

Его одежда являла собой причудливую смесь стилей: черный бархатный фрак, белое кружевное жабо, зауженные книзу брюки и туфли с гламурными пряжками.

– Не поздновато ли? – не удержался от замечания Лавров, которого качало, словно он совершил десятичасовой перелет на старом кукурузнике.

Перед этим он с трудом поднялся из мастерской в холл, гордо отказавшись от помощи Санты. Добравшись до каминного зала, начальник охраны плюхнулся в кресло напротив гостя и уставился на того с нескрываемым подозрением.

– Я всегда являюсь вовремя, – парировал Раметов и повернулся к Глории с вопросом: – Зачем звали?

– У нас к вам щекотливое дело…

– У «нас»? – недовольно скривился гость. – Я не связан обязательствами ни с кем, кроме Агафона… и разумеется, вас, сударыня. Вы ведь его преемница, насколько я понял?

– Вы правильно поняли.

Здесь в зале, в окружении привычных вещей, штор и мебели в красных тонах, Лавров быстро пришел в себя. Этот свалившийся как снег на голову Раметов ужасно бесил его своим напыщенным видом и хамоватым поведением. Но Глорию, кажется, это нисколько не раздражало.

Бывший приятель Агафона чувствовал себя как дома. Он непринужденно развалился на диване и положил ноги на инкрустированный столик, что не вызвало у хозяйки возражений.

«Попробовал бы я так усесться, – ревниво подумал Лавров. – Имел бы что слушать!»

– Чем могу служить-с? – лениво осведомился гость.

Глория, к величайшему удивлению начальника охраны, принялась подробно описывать пресловутую серебряную вазу, как будто перед ней сидел знаток антиквариата. Раметов с важным видом слушал не прерывая.

Лавров обратил внимание на его перстень, выполненный в виде двух соединенных капсул с рубиновыми камешками. Странная форма перстня навела его на мысль о яде. Агафон был неординарной и опасной личностью, а его дружки-приятели и подавно не вызывали доверия. Глории не стоило бы якшаться с подобным сбродом.

– Твой слуга плохо воспитан! – заявил вдруг Раметов, указав кривым пальцем на начальника охраны. – Уставился на меня, как мышь на кусок сала. Тебе следовало бы уволить его.

Ногти у гостя выглядели устрашающе: длинные, с загнутыми концами и тщательно отполированные. Такими когтями можно было легко выцарапать противнику глаза и вообще порвать его в клочья.

Глория споткнулась на полуслове и смерила Романа укоризненным взглядом. Что ж ты меня, мол, подводишь?

«Я не слуга!» – собрался возразить Лавров, но прикусил язык. А кто же он? Служащий? Сотрудник? Помощник? Велика ли разница?

Он насупился и постарался сосредоточиться на теме разговора. Речь все еще шла о вазе, которую дайверы подняли со дна Таманского залива. Глория как раз описывала табличку с грозным предупреждением на языке древних римлян.

– Что вы об этом скажете, Раметов? – с надеждой спросила она.

– Обожаю латынь, – ощерился гость. – В мертвых языках есть нечто волнующее. Ты не находишь?

У него была та же бесцеремонная манера общаться, что и у Павлинова[10]. Та же неприятная развязность и наглая самоуверенность. Впрочем, начальник охраны поспешил подавить свое недовольство во избежание нового замечания со стороны Раметова.