кряхтя, берет пса на руки. Внизу виднеется полянка.

– Куда мы идем? – спрашиваю я.

– Он ведь не принимал в этом участия. Арло – назову его настоящим именем – вышел из их игры. Он хотел привлечь внимание к войне, но иным способом. Внешне это выглядело бы как «коктейли Молотова», но в бутылках должна была находиться подкрашенная вода, имитирующая кровь. Чисто символический акт. Когда Арло понял, что Рай собрался бросать бутылки с настоящей зажигательной смесью, между ними произошел разрыв.

– И тем не менее он бежал и скрывался.

– А кто бы ему поверил? – парирует Синклер. – Вы знаете, сколько паники и страха было в первые несколько дней?

– Любопытно, – говорю я.

– Что именно?

– Вы будете утверждать, что и агента ФБР он не убивал?

У Синклера отвисает мясистая челюсть, но он продолжает идти.

– Речь о Патрике О’Мэлли.

Я жду.

– Нет, я не буду это утверждать. Арло застрелил спецагента О’Мэлли.

Мы приближаемся к полянке. За ней виднеется озеро.

– Мы почти пришли, – говорит мне Синклер.

Озеро великолепно в своей безмятежности. Идеальная гладь. Пожалуй, даже слишком идеальная. Ни малейшей ряби. В воде, как в безупречном зеркале, отражается синее небо. Кельвин Синклер ненадолго останавливается, делает глубокий вдох и говорит:

– Вот там.

Я вижу грубо сколоченную деревянную скамейку, настолько грубую, что с древесины даже не сняли кору. Скамейка смотрит в сторону озера, но прежде всего она обращена к небольшому надгробному камню. Я подхожу и читаю высеченные буквы:

ПАМЯТИ

Р. Л.

«ЖИЗНЬ КОНЕЧНА. ЛЮБОВЬ ВЕЧНА»

РОДИЛСЯ 8 ЯНВАРЯ 1952 – УМЕР 15 ИЮНЯ 2011

– Рак легких, – поясняет Кельвин Синклер. – Нет, он никогда не курил. Болезнь обнаружили в марте того года. Не прошло и трех месяцев, как его не стало.

Я смотрю на камень:

– Он здесь похоронен?

– Нет. Здесь я развеял его пепел. Прихожане поставили скамейку и памятный камень.

– Прихожане знали о ваших интимных отношениях?

– Мы не выставляли их напоказ. Вы должны понимать. В семидесятые годы, когда мы полюбили друг друга, общество категорически не принимало геев. Нам приходилось скрывать его настоящее имя и наши отношения, что научило нас искусству обмана. Так мы провели всю жизнь. – Кельвин Синклер подпирает подбородок. Его глаза устремлены вверх. – Но под конец да. Думаю, многие прихожане знали. Или нам хотелось так думать.

Я смотрю на озеро и пытаюсь представить жизненный путь Арло Шугармена, еврейского мальчика из Бруклина, нашедшего свой покой здесь, в лесу за церковью. Я почти вижу смонтированный фильм, дополненный сентиментальной музыкой.

– Почему вы не решились рассказать об этом? – спрашиваю я.

– Были у меня такие мысли. Казалось бы, он умер. Никто уже не сможет причинить ему вреда.

– И что вас останавливало?

– Но я продолжаю жить. Получается, я был сообщником беглеца. Скажите, а как бы ФБР отнеслось к моим словам?

Логичный довод.

– Еще один момент, – говорит Синклер. – Только я сомневаюсь, что вы мне поверите.

– А вы попробуйте, – предлагаю я, поворачиваясь к нему.

– Арло не хотел убивать того агента.

– Уверен, так оно и было, – говорю я.

– Но тот агент… – продолжает Синклер. – Он выстрелил первым.

У меня по спине ползет струйка холодного пота. Хочется, чтобы он пояснил сказанное, но одновременно я не хочу нарушать ход его рассказа и потому жду.

– Спецагент О’Мэлли проник в дом через заднюю дверь. Один. Без напарника. Без подкрепления. Он не дал Арло шанса сдаться и сразу выстрелил. – Синклер наклоняет голову. – Вы видели старые фотографии Арло?

Я оцепенело киваю.

– У него тогда была пышная прическа в стиле «афро». Арло мне рассказывал, что пуля прошла сквозь шевелюру и буквально устроила ему пробор. Тогда и только тогда Арло сделал ответный выстрел.

В моей голове тут же появляются отзвуки двух разговоров. Первым я слышу слова Лео Стонча о его дяде: «Он ясно дал понять: каждый, кто сообщит сведения по любому из „Шестерки с Джейн-стрит“ или сумеет доказать, что ухлопал кого-то из них, будет щедро вознагражден».

Затем я вспоминаю разговор с ПТ, когда все это только начиналось:

«В тот дом мы послали всего двоих агентов».

«И никакой поддержки?»

«Нет».

«Стоило бы обождать».

Почему они не дождались поддержки?

Ответ представляется мне вполне очевидным.

Не говоря ни слова, я поворачиваюсь и пускаюсь в обратный путь.

Теперь мне все ясно. Лео Стонч намекнул мне об этом. Он сказал, что когда я найду Арло Шугармена, то найду и все ответы. Я понимаю, что племянник Ниро оказался прав. Что касается остальных членов «Шестерки с Джейн-стрит», нужно еще немного повозиться. Но сюда я приезжал за ответами, и я их получил.

– Вин! – окликает меня Кельвин Синклер.

Я не останавливаюсь.

– Вы собираетесь об этом рассказать? – кричит он вслед.

Но я продолжаю идти.

Глава 31

Уже в самолете я получаю три звонка.

Первым мне звонит ПТ. Я пока не хочу с ним говорить, ведь я так близок к концу игры, и потому дожидаюсь, пока вызов переключится на голосовую почту. ПТ явно не обрадуется и быстро сообразит, что я его избегаю, но это я как-нибудь переживу.

Второй звонок – от Кабира.

– Излагай, – говорю я, открывая браузер ноутбука.

Обычно всю важную для меня документацию Кабир отправляет по электронной почте, поскольку, как и моя дочь, я визуал.

Но его ответ застигает меня врасплох:

– У меня сейчас на линии Пьер-Эмманюэль Кло. Он чем-то встревожен.

Я почти сразу вспоминаю имя искусствоведа и реставратора, которого настоятельно рекомендовало ФБР для атрибуции и деликатного обращения с нашей фамильной картиной Вермеера. Прошу Кабира подключить его к разговору.

– Мистер Локвуд?

– Да. Слушаю вас.

– Это Пьер-Эмманюэль Кло из Института изящных искусств Нью-Йоркского университета. – В его тоне улавливается паника, которую он старается подавить. – Вы просили меня проверить картину, недавно обнаруженную агентами ФБР, на предмет ее принадлежности кисти Яна Вермеера.

– Да, просил.

– Мистер Локвуд, когда вы сможете появиться в институте?

– Это так срочно?

– Да, очень срочно.

– У вас сомнения насчет подлинности картины?

– Думаю, нам это лучше обсудить при личной встрече. – У него дрожит голос. – Пожалуйста, приезжайте как можно скорее.

Я смотрю на часы. В зависимости от плотности движения путь до института займет у меня около трех часов.

– Вы будете на месте? – спрашиваю я его.

– Институт уже закроется, но я обязательно вас дождусь.

Третий звонок я получаю от Эмы. После моего обычного приветствия она спрашивает:

– Новости есть?

Рассказываю ей о событиях дня. Ничего не утаиваю, не подслащиваю пилюлю. Чувствую, как у меня трепещет сердце,