Вторая черносмородиновая бутылка почти пуста, еще несколько капель, и всё, папа ставит ее на землю. Она катится по склону ко льду и тонкой полоске талой воды, возникшей возле берега.

– Соберите палочки от мороженого.

Лео разыскивает палочки, брошенные в жухлую траву и бурые листья. Они съели столько мороженого, что живот до сих пор как барабан.

– Все до одной! А потом идите сюда. С палочками.

Они находят одиннадцать штук, потом идут к соснам, папа протягивает ладонь.

– Дайте-ка их мне.

Все трое усаживаются вокруг него, как индейцы вокруг вождя.

– Хорошо. А теперь пусть каждый возьмет одну.

– Каждый одну?

– Каждый по одной.

Они берут палочки и садятся как раньше, с палочками в руках, ждут.

– А теперь сломайте их.

Все трое слышали папины слова, но ничего не поняли.

– Посередке. Ломайте.

Сломать. Располовинить. Дурацкую палочку от мороженого?

– Лео?

В голосе папы сквозит нетерпение, досада, тут может случиться что угодно.

Вдох. Выдох.

Палочка мостиком соединяет ладони Лео, он ломает ее. Без труда.

Феликс делает то же самое, держит ее за кончики. Крепко-крепко, до боли. Еще раз. И еще.

– Феликс?

Феликс опять жмет, не обращая внимания на боль, когда палочка врезается в кожу. И тут она ломается.

Тонкие щепочки антеннами торчат с обломанных концов.

– Винсент?

Трехгодовалый малыш на трехгодовалых ножках идет к воде, ветер раздувает тонкие волосики, он становится на коленки, подбирает что-то на берегу и возвращается – с камушком величиной в свою ладошку. Кладет палочку на шершавую поверхность скалы. Вскидывает трехгодовалые ручки высоко над головой и с силой швыряет камень на палочку. Так повторяется несколько раз.

Палочка надламывается, по крайней мере с одного конца.

– Ну как?

Они сидят кружком, Лео и Феликс предъявляют свои половинки.

– Сломались?

– Да.

– Совсем?

– Да.

– Хорошо. А теперь, Лео, ты. Как самый сильный. Возьми эти пять палочек. Сломай-ка их пополам. Все сразу.

– Руками?

– Да, как раньше.

Он смотрит на папу, который наконец перестал дрожать изнутри. Он куда-то клонит, но не говорит куда.

Пять палочек от мороженого. Мостик в руках куда толще. Лео напрягает плечи, ладони, пальцы.

И не может их сломать. Руки болят от натуги, но пять палочек упорно сопротивляются.

Не может он их сломать.

– Я…

Он боится взглянуть на папу. Не может посмотреть в эти глаза, точно такие же, какими папа смотрел на курчавого белобрысого паразита и его патлатого кореша возле торгового центра.

– … не могу.

Пять тонких палочек. Лео роняет их, и они падают с камня. Он закрывает глаза. Папина рука прикасается к нему, совсем не сердито, легонько лежит на плече.

– Это, сынки, наша семья. Наш клан. – Папа подбирает пять палочек, медленно по одной подносит к их лицам. – Это Винсент. Это Феликс. А это Лео. И… мама. И… папа. – Он собирает их в пучок. – Клан всегда держится заодно.

Теперь палочки лежат в его огромных ладонях.

Винсент. Феликс. Лео. Мама. Папа.

– Мы – клан. Вы – мой клан.

Он пробует сломать их, несколько раз, безуспешно. Даже он не может.

– Если клан держится заодно, его никогда не сломать. Мама иной раз этого не понимает. Не понимает, что такое настоящая солидарность.

Они сидят совсем близко друг от друга. Папино дыхание пахнет вином из лимонадных бутылок.

– Клан маленький, но его не разрушить. У клана есть вожак, который руководит и передаст ответственность следующему вожаку. Понятно?

Они все кивают папе, а он пристально смотрит на них. Особенно пристально на Лео.

– Тебе понятно, Лео?

Глаза у папы такие же, как в лифте. Только теперь между ним и папой нет зеркала.

– Большие армии пытались сокрушить маленькие кланы, но потерпели неудачу, ведь клан – это семья, где все поддерживают друг друга.

Он смотрит на них, и они понимают, что он сказал нечто важное.

И стараются ответить.

– Как., индейцы? – говорит Феликс.

– Нет! Нет и нет! Индейские племена… они просто обыкновенные сообщества, а я говорю о кланах, о семейных узах, которые… как Чингисхан. Или как казаки.

Папа встает, его слегка шатает.

– У казаков нет страны… у них есть только семья и друзья. Они кочевники, не имеющие собственной страны, они могут отправиться куда угодно, потому что семья всегда при них.

Он скрещивает руки на груди, положив ладони себе на плечи, опускается на корточки, как лягушка, и начинает подскакивать, выбрасывая вверх то одну ногу, то другую, он уже не лягушка, скорее похож на кузнечика и поет что-то вроде “Калинки”. Подскакивает, пока не спотыкается, он уже никакой не казак, огромное тело падает навзничь, на камень, он ударяется головой, но смеется, причем как никогда громко.

– В клане, в настоящем клане, мы никогда друг друга не обижаем.

Немного погодя он опять садится.

– В настоящем клане мы никогда друг друга не выдаем.

Запах вина в его дыхании смешивается с запахом пота от тесной рабочей рубахи.

– В настоящем клане мы всегда защищаем друг друга.

Лео знает, что, пожалуй, это не так, но ему все равно кажется, будто папа обращается к нему одному.

– Иначе… мы все потеряем.

На полуострове они пробыли долго, папа то сидел, то лежал на скале. Лео всегда находил странным, что папа мог плясать и петь “Калинку”, а уже через секунду полностью уйти в себя. Когда же уходил в себя, он говорил вещи, которых Лео не понимал, про свое детство, про то, как вырос и приехал в Швецию.

Гуськом, один за другим, они идут по узкой лесной тропинке. После полудня немного похолодало, и Лео плотнее запахивает стеганую куртку. Идут они не очень быстро, но Винсент все равно вдруг останавливается, умоляюще поднимает голову, и Лео берет его на руки. Папа шагает позади, что-то напевает без слов. Он опять выбрался из себя, и молчание не вернулось ни разу на обратном пути от Древвикена, через лес, мимо футбольного поля и лужайки, мимо школы до самого подъезда.