темной меховой шапочке.

– Что с вами произошло? Можете ответить? Я – врач.

Я попыталась открыть рот, но челюсти точно окаменели.

– У нее шок, – проговорила врачиха, обращаясь к невидимому собеседнику. – Множественные переломы, наверняка сильное сотрясение. Тут явный криминал – видимо, кто-то завел ее на развалины и столкнул вниз. Вызови милицию.

– Сейчас позвоню, – ответил молодой мужской голос.

– Прежде свяжись с реанимацией, – велела женщина.

Мысли в моей голове шевелились с трудом и вялостью, точно застрявшие в сиропе мухи.

Значит, я все-таки жива! Толик ушел, бросил меня одну, с переломанными конечностями, а врачей вызвал вонючий бомж. И упала я благодаря Толику: он в последнюю секунду отскочил в сторону. Он вовсе не собирался прыгать, а специально ломал комедию, думал таким образом заставить меня подчиниться, беспокоился за свои пять тысяч.

Сейчас приедет милиция и станет спрашивать, как я очутилась на стройке. Я могу сказать им всю правду, и тогда Толику и его компании конец. Крышка…

– …Кладем ее, осторожней, – скомандовала врачиха. Руки осторожно просунули мне под плечи, и я почувствовала, как тело плавно отрывается от земли.

И в ту же минуту пришла боль. Жуткая, невыносимая, точно меня терзали раскаленными щипцами, разрывая плоть на множество кусков.

Я закричала, казалось, так оглушительно громко, что слышно во всем квартале. Но почему-то никто вокруг не отреагировал на мои вопли.

Только врачиха ласково погладила меня по щеке и проговорила сочувственно:

– Стонет, бедняжка. Представляю, какая адская боль.

Меня засунули внутрь маленького, узкого и темного пространства, рядом села врачиха и принялась вставлять мне в рот какую-то трубку. Хлопнула дверь.

Боль стала понемногу стихать, и вместе с ней постепенно угасал свет, становилось темно, беззвучно, сонно.

15

Когда я пришла в себя во второй раз, боль ощущалась, но слабее. В глаза бил неестественно яркий, ослепительно-белый свет.

Тело было совершенно неподвижным, я не чувствовала ни рук, ни ног, а боль шла как бы ниоткуда, из самой глубины сознания, острой иглой засев в мозгу.

По-прежнему невыносимо хотелось пить. Я с огромным трудом высунула сухой, шершавый язык и облизнула растрескавшиеся, похожие на терку губы.

Тут же кто-то невидимый поднес к моему рту влажную салфетку. Я с наслаждением слизывала крохотные капли долгожданной влаги, и это казалось самым упоительным из всех ощущений, которые я когда либо испытывала.

– Она в сознании? – спросил над моей головой громкий, но старательно приглушаемый баритон.

– Да, – коротко ответил другой голос, тоже мужской, но помягче и помоложе, очевидно, принадлежавший тому, кто держал салфетку возле моих губ.

– Тогда отойдите, дайте нам побеседовать.

– Только недолго, – произнес молодой вежливо, но твердо.

Салфетка осторожно уплыла в сторону. Послышался скрип шагов, шум придвигаемого к кровати стула, и перед моим взглядом возникло худое и смуглое лицо с темным ежиком надо лбом и цепкими глазами, окольцованными складками дряблой, мешковатой кожи.

– Следователь Парфенов, – представился мужчина, – вы в состоянии ответить на пару вопросов?

Я кивнула, едва заметно наклонив голову.

– Ваше имя-отчество?

– Василиса Андреевна.

– Фамилия?

– Демина.

– Сколько вам полных лет?

Этот вопрос неожиданно вызвал у меня заминку. Я не помнила, сколько мне лет! Наверное, еще много чего, если копнуть чуть поглубже.

Я попыталась сделать над собой усилие, и сейчас же в затылке что-то угрожающе загудело.

– Не припоминаете? – чуть мягче проговорил мужчина.

– Н-нет.

– Ей девятнадцать, – неожиданно подсказал молодой откуда-то из угла.

Я было удивилась, но тут же решила, что, видимо, мне уже задавали подобные вопросы, и я, даже в состоянии шока, как-то ухитрилась отвечать на них. То же самое, очевидно, подумал и следователь.

– Она вам говорила? – Он на секунду отвернул от меня суховатое утомленное лицо и поглядел в ту сторону, откуда раздавался голос молодого.

– Да.

– Ясно. – Мужчина что-то начеркал в блокноте, лежащем у него на коленях поверх потрепанного кожаного «дипломата». – Скажите, Василиса Андреевна, как вы очутились на территории стройки? Не помните?

– Помню. – Я облизала вновь ссохшиеся губы.

Это я действительно помнила. И хорошо понимала, что от одного моего слова зависит, останется ли Толик на свободе.

– Расскажите, пожалуйста, – попросил следователь.

– Я… поспорила с подругой.

– Поспорили с подругой? – Глаза, полускрытые мешками век, округлились, сделавшись более выпуклыми. – Это как же?

– Я сказала… что спрыгну с третьего этажа.

– А она?

– Она мне не поверила. Стала смеяться.

– И вы решили ей доказать? – Мужчина глянул на меня с сомнением.

– Да, решила.

– Разве вы не понимали, что можете разбиться насмерть?

– Нет.

– Что ж, и страшно вам не было?

– Было. Я выпила водки, для храбрости.

– Ясно. – Следователь отложил «дипломат» на соседний стул и нагнулся ко мне поближе: – Только одна неувязочка, Василиса Андреевна. Когда прыгают самостоятельно, не бывает таких характерных травм, как у вас. Расстояние с третьего этажа до земли не столь велико. Вы что-то недоговариваете, а? – Он прищурился, отчего глаза его стали вовсе азиатскими.

– Что? – Я сглотнула мешающий дышать, вязкий комок в горле.

– Например, то, что вы спрыгнули не сама. Скорее всего, вас кто-то толкнул.

– Нет. Никто меня не толкал. Просто… просто я немного опьянела. У меня закружилась голова. Я… свалилась вниз, сама.

– А подруга куда делась? – жестко спросил следователь.

– Подруга ушла… еще раньше. Она отговаривала меня прыгать. Я… не послушалась.

– Угу, – пробормотал мужчина себе под нос. – Ладно. На сегодня, пожалуй, хватит. Я приду через пару деньков, а вы, Василиса Андреевна, подумайте хорошенько, так ли уж вы были пьяны, что не заметили, как стоите у самого края балкона. Подумайте, мой вам совет. Желаю скорейшего выздоровления. – Он встал, аккуратно вернул на место стул, коротко попрощался и вышел.

Тотчас после его ухода боль ринулась в наступление. Она терзала меня, как палач средневекового еретика перед сожжением. Мне хотелось схватить зубами подушку и разодрать ее в клочья.

Я застонала, громко и хрипло, до крови кусая губы.

– Сейчас, – успокоил знакомый мягкий голос, – уколю, и станет легче. Ты заснешь и будешь спать долго-долго. А кости в это время начнут срастаться.

Мне вдруг захотелось посмотреть на того, кто разговаривает со мной так терпеливо и ласково, увещевая, словно неразумного, балованного младенца. Превозмогая дикую боль, я завертела головой, но никого не увидела.

– Тихо, тихо. Не шевелись, пожалуйста. Тебе пока нельзя двигаться. Слышишь, Василиса? Нельзя. Лежи спокойно, я сам подойду.

Что-то вдруг послышалось мне в этом спокойном, неторопливом тоне очень давнее, до боли узнаваемое, из глубокого детства.

Звякнули в лотке ампулы, тихо, почти неслышно, прошелестели легкие шаги. Мелькнул белый халат. Потом ко мне медленно приблизилось чье-то лицо: острые внимательные глаза, почти невидимые белесые брови, нос уточкой.

– Не