Будто ему снова было двадцать с чем-то лет, заканчивалась хургитанская эпоха, и настоятель Гвидо смотрел на него насмешливо и спрашивал: «Вы хотите в чём-то покаяться, брат Лазар?»

Тогда не хотел. И сейчас – не захочет.

– Лале. – В голосе послышалась нежность. – Ты знаешь, я хорошо к тебе отношусь. Я не выдал тебя. – («И не постарался отравить дымом», – заметил Лазар.) – Я понимаю, как тебе важно низвергнуть его. Но сейчас он просто старик, оторванный от своего леса. Я давно его знаю и вижу, как он потерян. Ему страшно. Но что хуже, он начинает сомневаться в верности своих учеников и волей-неволей задумывается, не могли ли они и вправду создать чудовище за его спиной.

Лазар досадливо скривился. Как давно пан Авро раскрыл его личность? Была надежда, что он просто узнал в нём колдуна, но нет – он явно понимал, что говорил с колдуном определённым. Удивительно, как ещё Чеславом не называл.

Что он знал ещё? Про Нимхе? Про то, как именно он бежал из хал-азарского плена?

– Уезжай, Лале, – посоветовал голос. – Пока ещё возможно, уезжай. Ты и так сделал достаточно – поверь мне, даже если он вернётся в свой лес, то никогда не оправится от того, что здесь было. Это для него страшное унижение. И он будет доживать остатки своих дней, постоянно думая, что случилось с ним и с его двором и насколько он – он, всегда кичащийся своей силой! – оказался беспомощен, когда пришла беда.

Тебе незачем здесь оставаться. Тебя здесь не ждёт ничего, кроме смерти. Но самое главное: ты не сумеешь причинить ему больше вреда. Слушание зашло в тупик, и даже Кажимера уже не верит, что это он создал чудовище. Ты только подставишь себя под удар. – Тихий вздох. – Я прошу тебя, прислушайся. Возвращайся в Хал-Азар. Брось всё и не медли – раз Кажимера позволила тебе покинуть Тержвице, нужно воспользоваться этим подарком небес. Ты ведь умный человек и сам всё понимаешь.

Голос помедлил.

– Я найду тебя позже, уже в Хал-Азаре.

И иллюзия рассеялась.

Лазар опустился на стул. Несколько мгновений он просто хмуро смотрел на окно, занавешенное его плащом.

Медленно начал расплетать клубок чувств, которые вызвало у него сообщение пана Авро. Первое: как бы мягко он ни стелил и как бы им ни восхищался сам Лазар, нужно помнить, какой он матёрый интриган. Пан Авро до сих пор не выдал Лазара не только из-за хорошего к нему отношения. Раскрыть его личность сейчас означало признаться, что он уже какое-то время укрывал от Кажимеры создателя чудовища – и этого Кажимера ему не простит.

Второе: пан Авро явно не желал раскола в Драга Ложе. Низвержение Йовара ему не было на руку. Пожалуй, ему действительно нравилось прежнее равновесие сил, а Лазар пришёл и спутал карты. Сейчас пан Авро больше всего хотел, чтобы Лазар залёг на дно, а в Вольные господарства вернулся покой. И надо же, удивился Лазар: он даже не попросил обезвредить чудовище. Просто, мол, исчезни, и уже достаточно.

Он задумчиво провёл пальцами по губам. Что дальше?

Кажимера, конечно, настоящая угроза. Но сбежать сейчас – обесценить всё, что он сделал до этого. И нынешние несчастья Йовара – совсем не то, чего жаждал Лазар; не сказка, а присказка. Так, получается, что и чудовище, и его жертвы впустую?..

Лазар облокотился о столешницу и сплёл пальцы в замок.

Думай, велел он себе, думай.

Всё, чего он достиг сейчас, стало возможным лишь потому, что жажда мести была сильнее чувства вины. А если продолжит – останется так же?.. Сейчас Лазару казалось, что ненависть, с которой он сжился в Хал-Азаре, слегка притупилась. Он видел Ольжану и других жертв своего чудовища. Встречал людей, чьи жизни слетели с оси после того, что он, Лазар, затеял, и впервые допустил мысль: может, действительно остановиться?

Он уедет. Пан Авро изловит чудовище. Ольжана отрастит волосы. Йовар вернётся в Чернолесье.

Лазар стиснул виски.

Нет, думал он. Нет, нет. Нельзя останавливаться на полпути.

Он заставил себя вспомнить времена Хал-Азара, когда его бесплотные мысли о мести стали превращаться в намерения, – и тихую злобу, привычную, как боль в повреждённом суставе. И, что бы он ни делал, куда ни девался, он нёс на себе то, что сотворил с ним Йовар, – и он ещё ничего не добился. Йовар оправится от своего заточения и заживёт как раньше, что бы ни говорил пан Авро. И даже если теперь Йовар начал сдавать, это не отменяет его прошлого.

«А сам-то сейчас лучше?»

Отвратительное малодушие, подумал Лазар, пытаться себя оправдать. Но и рушить всё, что выстраивал, – тоже.

Он уже всё это затеял. Уже вовлёк больше людей, чем хотел, но самое бестолковое, что он мог сделать, – всё бросить. Это бы означало, что Лазар просчитался ещё в самом начале, когда решил, что игра стоит свеч, а уничтожение Йовара – той смуты, которую принесёт чудовище.

Нет, подумал он. Выбрал дорогу – так пройди её до конца.

Он выложил на стол тяжёлую литую пуговицу с кубретским узором. Юрген сорвал её с кафтана Баргата, а Лазар нашёл на полу – и не то чтобы он сразу придумал, как поступить, но решил, что хорошо бы иметь возможность.

Лазар раскрутил пуговицу, как волчок. Пуговица вертелась, поблёскивая металлическим отливом, и Лазар, задумчиво за ней наблюдая, понял, что загнал себя в капкан. Любое его решение так или иначе ошибочно. Так что теперь делать? Не рассуждать о своих действиях? Закусить удила – и нестись к самому концу?

Любопытно, подумал он отрешённо, пану Авро действительно так понадобились волосы Ольжаны – или это просто изощрённая попытка выбить его, Лазара, из равновесия? Воззвать к его слабостям. Обратить против него его же крохотную нелепую привязанность, которая наверняка угадывалась даже за показным откровением. Чем пан Авро думал? Мол, незнакомые жертвы недостаточно поразили, раны Ольжаны не тронули до глубины души, а вот прилюдно обрезанная коса… Как соломинка, сломавшая хребет верблюду.

Тут же одёрнул себя: глупости. Стал бы пан Авро вести такие мелочные игры?

Лазар накрыл пуговицу ладонью. Та упала и мелко задребезжала под его рукой.

Достаточно.

Он замер, настраивая себя на нужный лад. Каждый раз, возвращая себе чародейскую силу, переживал, не разучился ли, но разум всегда отзывался послушно и радостно, точно не было ни дня перерыва. Это ведь его единственное по-настоящему любимое дело, подумал Лазар с грустью, а он столько лет не решался