– Мефодий Буслаев. Его дар еще опаснее. Ещестрашнее, – произнесла Ягге негромко и тотчас демонстративно закрыла себеладонью рот, показывая, что больше ничего не скажет и даже спрашиватьбесполезно.

Так они и стояли, глядя на фигуру из красного дерева.Выпуклые глаза, искаженное яростью лицо. Перепончатые пальцы сжаты в кулаки.Единственное, что не превратилось в дерево, было кольцо на пальце у мага. Оносверкало все так же грозно и загадочно.

– И это что, победа? Все? – недоверчиво спросилТарарах.

Сарданапал положил ему руку на плечо.

– Хороший вопрос, Тарарах! Я бы даже назвал егогениально хорошим. Он удивительно точно выражает мои собственныесомнения, – сказал академик.

Победа, возможно, и была. Но ощущения победы не было.

Час разлуки неуклонно близился. Всего одна ночь и жалкийогрызок дня оставались до момента, когда весь их курс разлетится.

Таня усилием воли сохраняла хорошее настроение. Она сказаласебе, что не станет волноваться раньше времени. Переживать имеет смысл, когдазабота одна. Когда же забот вагон, ты просто однажды понимаешь, что едешь поухабистой дороге, конца которой не предвидится, и расслабляешься.

Ягун, прозорливый как всякий телепат, разделял это мнение.

– Спокуха, Танька! Если впереди куча хлопот, этоотличный повод, чтобы остановиться и чуток порадоваться. Жизнь полна сюрпризов.Никогда не знаешь, что обломится от облома. Возможно, и что-то хорошее.

Таня и Ванька не разлучались ни на минуту. Все было какбудто отлично. Однако между «отлично» и «как будто отлично» семь суток езды наверблюде. У Тани, которая любила во всем сомневаться, создавалось впечатление,что Ванька напряжен. И она тоже была напряжена. Оба шли словно по минному полю,изо всей силы делая вид, что они на приятной прогулке.

– Странная ты, Танюха! Не понимаю я тебя! –сказал, заметив это, Ягун.

– И молодец! Не понимай дальше! – сказала Танянедовольно.

– Не груби! Помнишь, как Ритку Шито-Крыто пересадили кнам за стол на втором курсе?

– Ну помню, а что?

– А как она ела, помнишь?

– Нет.

– Она каждый кусочек по пять минут рассматривала, навилке крутила и словно сомневалась: есть или не есть. Меня, помню, злило, чтоона так ковыряется. Чего ковыряться? Не отравлено же, – сказал Ягун.

– Да, она забавно ела… Ну а при чем тут я? – непоняла Таня.

– Вот и у тебя с чувствами то же самое. Есть не ешь, атолько ковыряешься. Окружающих это раздражает.

– Окружающие перетопчутся. Жизнь моя, и чувства тожемои. А если Ритка не хотела лопать что попало, то честь ей за это ихвала, – сказала Таня, закрывая тему.

В глубине души она, однако, ощущала, что Ягун прав. Излишниесомнения – ее бич. Самой ей никогда ни на что не решиться. Эх, если бы Ванькабыл порешительнее! А то слишком уж он церемонится с ее внутренними колебаниями,вскармливая простой каприз и переводя его в статус дурной привычки.

* * *

Бейбарсов очнулся спустя сутки после той роковой ночи. Осамом проклятии он почти ничего не помнил. Говорил, что незаметно крался заЗербаганом по лабиринтам Башни Привидений и вдруг увидел, что навстречу емубыстро катится огненный шар. Он выставил трость, попытался отразить его и… все,темнота. Больше и сказать нечего.

– Твоей бамбуковой тросточки больше нет. Но еслихочешь, я отдам тебе бамбуковую палку Готфрида… Подарок бабаев. Она ему неособо нужна, – предложила ему Великая Зуби.

Бейбарсов отказался. Если он от чего-то и страдал, то не ототсутствия трости. Таня ощущала его напряженное внимание, его огненный взглядпреследовал ее повсюду. Зализина не отходила от Глеба ни на шаг. Назойливая кактень, она маячила между ними, пресекая возможность даже случайного разговора. Ихотя Лизон как всегда вела себя невыносимо, Таня мысленно благодарила ее.Зализина была ее страховкой, что Бейбарсов не заговорит с ней. Если бы он еще ине смотрел! Таня ощущала его взгляд был почти физически. Он жег, как солнцежжет обгоревшую кожу.

Тане было неуютно и тревожно. На вопросы Ваньки она отвечаланевпопад.

После обеда в Зале Двух Стихий к Тане подошла Гробыня и,взяв ее за локоть, отбуксировала в угол, поближе к атлантам. При атлантах можнобыло говорить о чем угодно. Во-первых, они жуткие тормоза, а во-вторых, ничего,кроме подъема тяжестей, их не интересует.

– Знаешь, Гроттерша, что сказала мне Меди? Точнее, онаговорила это Зубодерихе, но Гробынюшка же маленький пушистый зайчик! У нее ушкина макушке. Сказать? – спросила Склепова.

– Скажи.

– Она сказала, что заклинание пепелис кремацио –чур-чур! подуй на кольцо, чтобы не сработало! – часто разрушает предыдущиезаклятья, если они были. Понимаешь?

– Ну…

– Ничего ты не понимаешь! Представь: у тебя напокрывале дырка от сигареты, а ты поверх дырки прожгла покрывало утюгом, и тадырка исчезла. Хороший образ?

– Высокохудожественный. Тебе в писатели бы, Склепова!

Гробыня благосклонно кивнула.

– Я подумаю… – пообещала она. – Так вот:проклятье Зербагана ослабило или даже уничтожило магию локона. И теперь…

Гробыня не договорила. Рядом выросла Зализина.

– Не смейте говорить о Глебе! Я знаю, вы говорите онем! – прошипела она.

Гробыня поморщилась:

– Лизон, очнись! Какой Глеб? Иди, родная, попейкомпотику!

Зализина посмотрела на Таню взглядом, способным воспламенитьбумагу, и удалилась. Склепова фыркнула:

– Кошмарное чувство – ревность! Вот я, например, своегоГлома ни к кому не ревную. Он у меня верный, как собачка Бобик!.. Гуня, где тытам? А ну быстро поставил пиво!.. Лакает и лакает – уже пятая бутылка заобед!.. Все, Гроттерша, пока! Я пошла вправлять ему мозги! Ненавижу, когда унего в животе булькает!

Склепова ушла. Больше к разговору о Глебе она невозвращалась. Впрочем, Таня и так услышала гораздо больше, чем хотела.

* * *

Вечером был драконбольный матч. Прежняя сборная Тибидохсапротив новой команды. Матч дружеский, по сути тренировочный. Однако СоловейО.Разбойник предавал ему колоссальное значение. Это была первая обкатка новойкоманды в матче с серьезным противником.