Отломил и тот долю, после чего от двух фунтов осталась уже порция, заслуживающая внимания лишь со стороны человека, который собирается ею заесть по меньшей мере фунта два мяса.

Этот кусок второй грузчик хотел подать рассеянно мечтавшему на ящиках постели жестянщику. Но тот, качнув отрицательно головой, проводил протянутую к нему руку с хлебом отрицательным взглядом и с поспешной мягкостью попросил:

— Дайте ей! дайте ей!

Он кивнул головой на Причандалиху.

Та, живо обернувшись от мешка с жужелицей, за который было взялась, протянула руку за куском.

— А ты не хочешь, Кеша? Ведь до завтра есть нечего будет...

— Ничего, я может-быть на ужин достану...

Пожилой грузчик, произведший растрату пятиалтынного, поделился своей долей хлеба с Рогулиным и, справившись с куском, раскрыл осьмушку махорки. Почти все закурили.

Вошло еще несколько человек.

Матвей с интересом наблюдавший всю процедуру дележки хлеба, воспользовался моментом, чтобы задать бывшему кочегару несколько вопросов.

— Кто здесь грамотный? — повел он головой на грузчиков.

— Грамотен я, этот — пожилой Буфер, Рогулин, этот маленький масленщик, который только-что вошел — Журавлев. Вот и все.

— Сколько человек имеет настоящую постоянную работу?

— Один Журавлев.

— Чем же они живут?

— Летом работают. Зимой нанимаются с базара корзинки носить в город или с борта на пристани тащут что-нибудь, если удастся, и продают.

— Что же они хотят в кружке узнать?

— Хотят знать, можно ли богачей распотрошить. Они думают, что социалисты считают полезным богачей смести с лица земли.. Вот и хотят, чтобы вы про них прокламацию развели. Тут Буфер уже говорил, что, если вы заступитесь за богачей, то значит и революция ваша не представление для черни, а только политика для выгоды студентов, вы, значит, тогда тоже самосудчики...

Матвей понял. Полурабочее, полуразбойничье объединилось в неясном сознании отпетых голодранцев и неудачников. Они уже одной частью воли направляли свои мысли на хищнический лад и думали о разбое, грабежах и избавлении от голода путем уголовщины. С другой стороны, они не были еще достаточно развращены городом, чтобы вести жизнь без какого-то морального основания. И вот они позвали Матвея, чтобы он доказал им, что буржуи — это паразитическое навождение, уничтожение которого — заслуга перед человечеством.

Матвей понял это и внутренне усмехнулся злым смехом, оглядывая почти собравшийся кружок люмпен-пролетариев. Это то, что сумели сделать из людей сами же заправилы капиталистического общества. Комплект будущих громил!..

Они ожидали начала беседы, нехотя продожали делиться замечаниями людей не знающих ничего не только о завтрашнем дне, а даже о сегодняшнем вечере, делая после каждой фразы остановки, и казалось, что только появление ведра водки в состоянии было бы привести их в живой человеческий вид.

Причандалиха, съев хлеб, начала сортировать жужелицу. Мужчины курили и ждали.

Матвей, поняв, чего от него хотят собравшиеся, почувствовал, что у него открывается возможность овладеть их волей. Он пересел со стула, на котором сидел до того, на пустое старое ведро с положенной на него дощечкой. Он решил, что теории здесь не требуется. Единственный успех, на какой здесь он мог расчитывать, — это отвоевать для организации одного или двух человек. Этого было вполне достаточно, чтобы поговорить. Он вопросительно посмотрел на жестянщика, и когда тот кивнул ему головой, что ждать больше нечего, поднялся и движением руки остановил на себе внимание.

— Начнем, товарищи, — объявил он собравшимся. — Начнем судить революцию. Мы начнем наш суд вот с чего: кто достоин жизни, мы или буржуазия? И я заявляю вам, что достойны жизни мы, а не буржуазия. Почему я так думаю? Потому что буржуазия и капиталисты в душе каждого из нас уже взвешены, измерены, оценены и оказалось, что вес их легок. Они никому не нужны. Мы имеем право на жизнь.

— Посмотрите на хозяйку этой квартиры, Причандалиху, — кивнул Матвей головой. — Она и сейчас, когда богачи уже поднимают ночной дым столбом в клубах и салонах, делает полезное дело. Не евши сегодня. Не согревшись хотя бы кипятком. Вы видите какое безобразие она представляет. От нее вредно воняют все лохмотья. У нее не найдется чистого места ни в одеже, ни на теле. Но она имеет право жить, несмотря на то, что от одного ее нищенского вида, может-быть, разбежалась бы сотня каких-нибудь барынь. Она имеет право жить, потому что, не имея никакой другой работы, она хоть жужелицу соберет да продаст ее за кусок хлеба соседям. Ну, а знает ли какое-нибудь животное из богачей, как добывают себе топливо и кусок житняка бедняки? Нет. И потому Причандалиха, вы, я, у

которого такая же мать, как эта Причандалиха, мы имеем право жить, ибо мы за каждую корку хлеба платим работою. Имеют право жить все, у кого руки вот такие.

И Матвей, обернувшись к одному здоровому грузчику, поднял его руку...

— А ну, покажите вашу руку, товарищ,

И когда тот, сконфуженно крякнув, растопырил корявую длань, заставившую крякнуть и остальных, Матвей продолжал:

— С таким инструментом мы, товарищи, имеем право жить.

И Матвей продолжал свою речь. Причандалиха перестала сортировать жужелицу, прислонилась к стене и одернула у себя юбку. Остальные также не сводили с Матвея глаз.

Матвей вел беседу около часа. Он изобличил праздное паразитическое существование буржуазии, потом развил понятие о революционных выступлениях и о взаимоотношениях классов. Парой вопросов он спровоцировал нескольких участников собрания на то, что они совершенно неожиданно для себя разгоряченными репликами обнаружили, что они жаждут ничего иного, как только наживы при расправе над буржуазией. Тогда Матвей остановился особо на этом пункте. В. заключение, оставаясь верным своему первоначальному намерению не вдаваться в теорию, а дать какой-нибудь практический выход настроению его слушателей, Матвей объявил:

— Хотите вы или не хотите, у нас есть только один выход: выйти на улицу бороться с самодержавием. Мы это сделаем. Кто из вас захочет присоединиться к нам, — через Иннокентия передадите, мы вас тогда позовем с нами. Вот и все. Мы скоро выступим против буржуазии.

— Спасибо, товарищ, — поднялись слушатели, — теперь ясно, что делать.

— Как ваша фамилия, товарищ? — обратился Матвей к масленщику.

— Журавлев.

— Ну что же, вы с нами будете бороться, или подумаете?

— Я уже подумал. Я завтра пойду в полицию и объявлю там, что делаюсь теперь социалистом. Пусть не считают меня за жулика.

Матвей удивленно посмотрел на него, предполагая, что масленщик шутит и остановился:

— Вас же