Татьяна Ильинична махнула рукой:

— А чего там! Не брать же мне свой дом в могилу? Пущай живут, лишь бы жили в мире да дружбе.

Павел Николаевич согласился с ней. Он оглядывал крыльцо, двор, сараи и думал о том, что вот и не пропали зазря труды и усилия этой женщины, все обрело свое оправдание.

Ему вдруг стало легко, свободно. Он поднялся и стал прощаться с хозяйкой. Она, как всегда, приветливо сказала:

— Заглядывай, коли тебе нравится у меня!

Внезапно скрипнула калитка — во двор вошел Трубин в своей неизменной соломенной шляпе. Он был озабочен, расстроен, как человек, попавший в беду. Хозяйка приняла его сдержанно; он сделал вид, что теперь ему не до прежних обид, он выше этого, и привело его к ней дело, только дело.

— Ищу вас, Павел Николаевич, повсюду, — сказал он, как обычно, вежливо-внушительным голосом. — Спасибо Шуре, встретились в клубе. Она и сообщила, где вы.

— Зачем я понадобился? — спросил председатель, почему-то глядя не на Трубина, а на игравших под яблоней детишек.

— Неприятность, проблемка возникла, Павел Николаевич.

— Ну давай выкладывай свою проблемку.

— Пастух Федор Игумнов, знаете ли, того…

— Что же с пастухом?

Татьяна Ильинична, убиравшая на крыльце посуду со стола, насторожилась, но вмешиваться в разговор мужчин не решалась.

— Эй, ребятки, не засорите друг другу глаза! — крикнула она двойняшкам.

Трубин тоже посмотрел на детей, потом перевел взгляд на председателя и озабоченно заметил:

— Детсадик пора нам расширять. Рождаемость в Гремякине заметно возросла. По району первое место держим. А что будет через пять-шесть лет?

— По генплану и новый детсадик предусмотрен, — нехотя сказал Павел Николаевич, дивясь, по обыкновению, наблюдательности Трубина, его умению подмечать необычное в жизни. — Так что же с пастухом Игумновым?

— Нога у него распухла. Не знаю, как быть, кем заменить.

Худощавое, чисто выбритое лицо Трубина приняло печальное выражение. Стоял он перед председателем в почтительно-вежливой позе, и весь его вид как бы говорил, что он готов немедленно выполнить все, что ему прикажут.

«Какой он, к черту, животновод, да еще завфермой!» — вдруг подумал о нем Павел Николаевич, стараясь не выдавать нараставшего в душе раздражения против этого человека.

Теперь он ругал себя за то, что в свое время согласился поставить Трубина во главе фермы. Непродуманный шаг, за который приходится расплачиваться.

— Что же ты решил? — спросил он, глядя в упор на Трубина.

Тот развел руками:

— Ума не приложу! Уговаривал деда Софрона — отказался, говорил с вдовцом Толокновым — не хочет. А молодежь, сами знаете, в пастухи, даже временно, калачом не заманишь. Надо нам и над этой пастушьей проблемой как следует подумать…

Вот теперь Татьяна Ильинична не вытерпела, спустилась с крыльца и, подойдя к мужчинам, сказала:

— Выход есть. Есть, говорю, выход!

— Какой? — быстро спросил Трубин, не ожидая для себя добра от знаменитой доярки.

— А ты, мил-душа, сам возьмись за пастуший кнут. Постреляй-ка им, покуда Игумнов будет болеть, померяй ногами выпаса. Пользительно, целый день на свежем воздухе, в движении. Говорят, на заводе-то, прежде чем стать начальником цеха, человек все работы испробует на практике, вот толк-то потом и получается…

Поначалу Павлу Николаевичу показалось, что Татьяна Ильинична просто-напросто шутила, издевалась над заведующим фермой, как это случалось иногда и прежде, но доярка держалась вполне серьезно, в глазах ее не было и намека на насмешку. Он потер в задумчивости лоб, неторопливо произнес:

— А что ж, предложение дельное!

— В самый раз, все поддержат! — кивнула Татьяна Ильинична и вдруг рассмеялась.

— Да чего ж это затевается? — забормотал Трубин и даже отступил от Павла Николаевича.

— Дело, дело предлагаю! — снова посерьезнела Татьяна Ильинична.

Трубин ничего другого не нашел возразить, как спросить у Павла Николаевича:

— А как же с заведованием фермой?

— Да пущай на это время хоть Антошкина возьмется! — поспешила ответить за председателя Татьяна Ильинична. — По совместительству. Она бабенка толковая, справится, уж поверьте моему слову. Надо же нам свои кадры выдвигать, укреплять среднее руководящее звено колхоза? Надо. Вот ее кандидатура самая подходящая для этого дела…

Она говорила негромко, спокойно, веря в свое предложение и покоряя им председателя. А Трубин после первых минут растерянности все больше нервничал, горячился, наконец заявил, что опять пожалуется на Чугункову куда следует, что он не позволит издеваться над собой. Павел Николаевич остудил его, явно взяв сторону Татьяны Ильиничны:

— Жаловаться, конечно, твое право. Жалуйся. А за кнут все же придется взяться. Пока на несколько деньков. Втянешься, привыкнешь, может, утвердим на колхозном правлении. Работай на здоровье. Заработок у пастухов хороший, ответственность большая. Да и пример отличный для молодежи. Начинание, как говорится, новаторское. Глядишь, еще в газетах прославишься, чего тебе так хочется. Можно даже попросить Максима Блажова, сына нашего сторожа, чтоб написал о тебе очеркишко. Прелюбопытно должно получиться!..

Больше Трубин не мог слушать ни секунды. Разъяренный, он бросился со двора, грохнув калиткой. Он спешил, почти бежал, ничего не замечая вокруг, раздумывая о том, как и чем отомстить зазнавшейся Чугунковой, а заодно и председателю колхоза, пресечь их бесчинства. Конечно же следует незамедлительно поехать в район. К кому? К Ведерникову — к кому же еще! Все рассказать, ни о чем не забыть. И непременно надо сообщить о княжеских просмотрах кинофильмов в клубе. Вот только бы поподробнее расспросить у Марины Звонцовой, как оно было…

А минут десять спустя той же гремякинской улицей шел Павел Николаевич. Голову он держал гордо, плечи развернул, будто все, что тяготило его в этот день, осталось там, во дворе Чугунковой. И по тому, как он вышагивал, неторопливо, важной развалочкой крупного, полноватого мужчины, как с ним раскланивались встречные, было видно, что это шел улицей не кто иной, а колхозный председатель.

Солнце уже было на спаде, и в этот час из палисадников особенно сильно тянуло запахами цветущего табака, гвоздики, мяты. Во многих дворах ужинали — на крылечках и возле кухонь. Женщины снимали высохшее за день белье с заборов и кольев, загоняли в сарай коз и гусей, мыли ребятишкам ноги в корытах. Так уходил в Гремякине еще один день. Сколько же их еще осталось до начала жатвы?..

Приближение страды хоть и волновало Павла Николаевича, потому что надвигались новые хлопоты и неожиданности, но ведь дело это, в общем-то, привычное, знакомое каждому крестьянину. Председатель верил, что нынче уборка должна пройти лучше, быстрее, чем прошлым летом. Поля-то выдались на загляденье. Лишь бы не пошли дожди.

Павел Николаевич уже был на выгоне, где велось строительство дома для колхозных специалистов, как вдруг его окликнул бодрый мужской голос:

— Откуда