другого, она бормотала: "Я хочу в зоопарк — там что-то родилось у бегемота".

Это такой фильм успешного драматургического историка про то, что добро сердца круче добра разума. И трагическая глупость привлекательней трагедии рационализма. В этом фильме смерть победила жизнь неизвестным способом. И всё это было безвыигрышной кулинарной игрой. Клубника в сметане, Доронина Таня, как будто "Шанели" накапали в щи.

То есть, есть "духовность" и "утонченность" бывают особого свойства, когда человек думает "А вот надо бы мне "духовности", а то как-то недостаточно мне приятно", и делает что-то, думая, что испытает приход "духовности", то есть чуть-чуть страдания, чуть-чуть интеллектуальной игры, и вообще сладкое переживание. А, по-моему, духовность — в крови и соплях. В нешуточных страданиях, в работе мысли, которая внешне не то, что даже некрасива, а просто не интересна. С духовностью в приличный-то дом не пустят. Однако, если два человека с похожими желаниями часто составляют друг другу счастье, а вот люди с разным пониманием этих пресловутых возвышенных чувств могу принести много горя себе и окружающим.

— В жизни можно просто молчать, но не со всеми молчание легко и непринуждённо. Как сложно объяснять в Сети буквами!

— В жизни вообще много разочарований.

— А есть ли у вас дача? Я прочитала, что вы печку собираетесь ставить. Чудесная картина! Будто лесом запахло. Приглашайте, приеду!

— Денег пока не хватает на печку-то. А приехать всякий горазд, гости не деньги, всегда есть. Лес там только скоро сведут.

— "Лес сведут". Вы как дядя Ваня? Или Астров?

— Вечно воображаю себя такими персонажами, придумываю какие-то выборы и их разрешаю… А жизнь — жёстче: ты ощущаешь страшную боль, а потом долго видишь то небо, то землю. Наконец, тебя бросают и ты шлёпаешься на землю. И вот, пока твои глаза окончательно не помутнеют, пока ещё клюв скребётся о песок — последнее, что ты видишь — женские ноги, уходящие ввысь.

— Вы любите грызть августовские яблоки? Мельбу и какие там ещё. Когда яблочный запах набирает силу, и везде пекут шарлотку и яблочный пай…

— Я их и в сентябре горазд есть. И в октябре — даже рассказ по этому поводу написал. В Сети есть.

— Есть ли у Вас время года, в которое особенно хорошо думается?

— Мне все времена года нравятся — тут ведь важно, что ты делаешь в этот момент. Вот смотрите: жара за тридцать градусов, раскалённый летний город. А ты сидишь босой в середине прохладной квартиры и смотришь, как сквозняк медленно перебирает занавеску у балконной двери. Или, например, проливной дождь — а ты сидишь в деревне с пригожей девкой у окна. Тут и думается веселее, и вообще хорошо. Но всё совсем иначе, если в тридцатиградусную жару тащить пианино на пятый этаж, или в нескончаемый дождь идти с рюкзаком по раскисшей дороге.

— …Да почему у окна? и почему — сидеть? Экий вы смешной… Простите, не удержалась.

— Да я жуть какой смешной, со мной обхохочешься! Недолго у окна усидишь. Только думать будет не слишком удобно.

— У Вас была гёрлфренд (любой серьёзности/продолжительности) — иностранка (настоящая, не из бывших союзных республик)?

— Как-то вы меня напугали, это ж какая картина — "гёрлфренд" (слово, по-моему, гадкое) да ещё она по любому серьёзна, и, о ужас, гёрлфренд любой продолжительности.

А так-то всякое бывало.

— Что вкуснее — курица, рыба, мясо или сладкая женщина?

— Откуда ж мне знать, ведь я не людоед.

Извините, если кого обидел.

11 апреля 2010

История ко дню космонавтики

У меня тоже есть история ко дню космонавтики.

Рассказ непогашенной луны

Она уже давно ездила этим маршрутом — сначала на автобусе до вокзала, а потом электричкой до Подлипок. За несколькими заборами, за скучающими солдатами, которые охраняли периметр, она сидела день за днём, грея пальцы кружкой с крепким чаем. Но каждый день, когда истекали положенные восемь часов, она аккуратно мыла чашку ледяной водой в туалете, запирала и опечатывала комнату.

И точно так же — одиноко, последней из всех, ехала домой.

Жизнь давно изменила смысл.

На двери ещё виднелись следы от накладных букв — они исчезли давно, но надпись всё же читалась — "Восход-Аполлон".

Совместная лунная программа была свёрнута, перспективных сотрудников разобрали более удачливые коллеги.

Комната была пуста — вынесли даже лишние столы. В углу как скрученное знамя торчала настоящая ракета.

Розалия Самуиловна равнодушно скользнула по ней взглядом, но вдруг вспомнила, что ракета стоит тут ровно десять лет, потому что ровно десять лет назад она стала заведовать сектором — единственная женщина среди десятков начальников. "На десятилетие мне подарили настоящую ракету, а двадцатилетия у меня точно уже не будет", подумала она. Ракета была действительно настоящая, ещё ГИРДовская, собранная задолго до войны, да только так и не взлетевшая.

Сейчас она стояла в углу и, глядя на неё, хозяйка кабинета тщетно пыталась вспомнить, кто её собирал — кажется, Каплевич. Или не он? Каплевича расстреляли в тридцать восьмом, и его уже не спросишь. Да, он, кажется.

Подарок довольно странный, учитывая то, что за территорию его не вынесешь.

Розалия Самуиловна пережила всех, и, что страшнее, пережила сыновей. Один сгорел в истребителе где-то над Кубанью, а другой погиб вместе с первым космонавтом, врезавшись на учебном самолёте в лес под Киржачом. Другого это бы сломало, но Розалия Самуиловна была сделана из другого теста. В её сухом старом теле горело пламя великой идеи, и, одновременно, великой тайны. Оттого смерть детей осталась для неё досадным эпизодом, чем-то вроде проигранной шахматной партии.

Смертей она видела достаточно — лет сорок назад она убивала сама, и за ночь ствол наградного нагана раскалялся настолько, что приходилось просить у конвойных их оружие. Но всё это осталось в прошлом.

Жизнь текла прочь, как слитое после отмены старта топливо. Но это всё глупости, глупости, повторяла она про себя — больше всего ей досаждали варикозное расширение вен, ну и, как водится, американцы.

В углу кабинета бормотало радио — передавали новости, и в какой-то момент стали говорить о главном: американцы готовились стартовать на Луну. Розалия Самуиловна поймала себя на том, что ей жалко эту американскую троицу хороших, славных, наверное, парней. Одна среди немногих людей на Земле, она понимала, что они никуда не полетят, и, скорее всего, погибнут на старте.

В остальном сегодня всё шло как обычно — она прошла по коридору, зажурчала водой в туалете и вернулась к двери, отряхивая мокрые руки.

Мимо неё по коридору,