выплёвывает их из шахты, причём довольно высоко, а потом, через несколько секунд, включается маршевый двигатель, и ракета летит, куда нужно государству.

К примеру, у Леонида Леонова был хороший заряд, он ведь много читал, был женат на дочери Сабашникова, несколько лет варился в этом кругу, когда написал свои первые вещи. А как включился маршевый двигатель, то получился "Русский лес", а как вышел на баллистическую кривую — "Пирамида".

Есть много писателей того же возраста, что имели мощный толчок в молодости — такие Серапионовы братья, как Тихонов и Федин, которые начинали сильно, и варились в этом братском котле, чего им хватило надолго. То есть, в первом порыве наверх — "Города и годы", а как горючее иссякло, так получалось "Необыкновенное лето", то есть "Первые радости" (1945), "Необыкновенное лето" (1947; Сталинская премия) и "Костер" (1961). Трилогия прочно и хорошо забыта, хоть и была неоднократно и даже многосерийно экранизирована.

Двигатели были разные — вон, были крепкие беллетристы, коих и сейчас читать можно. А были какие-то странные конфузные движки, что и тогда читать было нельзя, а сейчас, когда они подёрнуты патиной времени, ожидаешь, что это будет хотя бы курьёзом, диковиной, вроде чтения "Огонька" 1948 года в застолье.

Но нет, там какой-то прах и тлен, только бормочет где-то в уголке автор что-то назидательное — как магистр Йода.

Крепкий беллетрист Алексей Николаевич Толстой продержался как раз до начала сороковых. И читали "Хождение по мукам" много и тогда, что бы Адамович не говорил, и потом ещё несколько десятилетий читали. Ну, да — не Андрей Платонов, но динамика его полёта равномерна. ("Ивана Сударева" я не беру в расчёт, как эпизод — да и жизни автора тогда оставалось мало). Но вот у Бориса Житкова был вполне равномерный, набирающий высоту полёт — и если б не смерть в тридцать восьмом, мы бы увидели что-то удивительное. Переломленый Заболоцкий хоть был превращён, сменил траекторию, остался гением. (Хотя мы говорим о прозе, да). Сельвинский написал "О, юность моя!" в шестьдесят шестом, кажется.

Я интуитивно чувствую, что это не общее правило, хотя согласен с тем, что большая часть стартовавших в двадцатые такова.

Однако Фадеев-Федин-Леонов-Тихонов-Шолохов — именно самостоятельный типаж. (Фаддеев стилистически портит картину. Цинично говоря, он нарушает строй тем, что не вошёл в "вегетарианские" времена, а эти-то жили-поживали. Но "Разгром" даст сто очков форы всяким "Барсукам").

То есть, это писатели, мощно начавшие в двадцатые, но не пронесшие дара дальше, за грань военного времени. Ставшие лауреатами и орденоносцами, потом, кто дожил — Героями Социалистического труда. Представитель этого типа — человек, что родился при прежней власти, видел бы Гражданскую войну, стал популярен в двадцатые, пережил репрессии и добрался шестидесятых, а лучше — ещё дальше. Катаев? Но Катаева, мне кажется, творчество шло равномерно — и сказать, что он в старости стал писать хуже, я бы не смог. А уж популярность его точно не шла на убыль.

К литературным генералам примыкают фигуры второго ряда, тоже оставившие свой прорыв в двадцатых. Но как только мы приступаем к ним, то типология становится трудной — вот, например Паустовский. Паустовский — слишком человекообразен для настоящего литературного генерала, но какова разница между ним в двадцатые годы и поздним Паустовским с засахаренными розами и Мещерским туризмом. Или, например, Юрий Герман, с удивительной ранней проза, а потом некое превращение — что-то от толстовского Петра (Россия молодая), что-то от фединско-катаевский эпопей (Я отвечаю за всё), что-то от Каверина… И при этом была написана "Операция с новым годом", превратившаяся в "Проверку на дорогах".

Второй пласт — это авторы и их тексты, что не имели основания в крепкой русской литературной традиции начала века или в литературных экспериментах двадцатых. Зато они были написаны по социальному заказу, многажды редактировались (на разных уровнях). В этом разница между Фадеевым, у которого, как не крути, на полке всё же стоит "Разгром", но он прилежно переписывает "Молодую гвардию" от писателя Ажаева. Была, кстати, история с романом Ажаева "Далеко от Москвы". Роман откровенно слабый, но по нему был снят фильм, и, (что редкость), он был напечатан в толстых журналах два раза — сначала в "Дальнем Востоке", а потом в "Новом мире" в 1948. Тут же получил Сталинскую премию — при том, что все понимали, что Ажаевым (самим бывшим сидельцем) описан, очищен и отлакирован быт нормальной гулаговской стройки с заключёнными.

Просто заключённые заключёнными не назывались.

Тогда был вакуум в описании строек — все писали про войну. Ажаев, к тому же давно не был заключённым, окончил во время войны Литинститут. Текст его правился многажды — сначала им, потом другими — редакторами двух журналов, к примеру. А на протяжении более десятиле-тия о стройках никто не писал большеформатного романа.

Тем более, это же классический соцреализм, расстановка персонажей как в оперетте — этот хороший, этот — плохой, этот полуплохой. Читательский упех, кстати. В этом ряду есть и класический образец неглавного автора. Это Галина Николаева — у неё был такой роман "Жатва" (1950), за который через год дали Сталинскую премию, а потом сняли фильм "Возвращение Василия Бортникова".

Так вот то, что упомянуто в цитате из повести братьев Стругацких — это "Битва в пути" (1957). А была ещё такая помессь любовного романа с просвещением народа о постановлениях Партии по сельскому хозяйству "Повесть о директоре МТС и главном агрономе" (1954).

Однако надо помнить, что на одну забытую Николаеву приходилось примерно двадцать более забытых, но схожих романов.

Третий пласт — это поздний соцреализм. Этот соцреализм сделан людьми, по большей части уже родившимися при Советской власти, которорые сразу понимали что к чему. У них, собственно, не было ломки и превращения. Это например, например, Проскурин, написавший "Глубокие раны" (1960); "Горькие травы" (1964) и тому подобное. Или Анатолий Иванов с "Тенями, исчезающими в полдень" (1963) и "Вечным зовом" (1971–1976). Или Георгий Марков, что написал, среди прочего, "Строговых" (1939–1946), "Соль земли" (1954–1960), "Отец и сын" (1963–1964), "Сибирь" (1969–1973), "Грядущему веку" (1982). Этакая помесь Голсуорси с толстым томом "Истории КПСС".

Это сплошь классика — типический вид автора это Герой Социалистического труда (Марков даже — дважды), лауреатство разных степеней и забытый роман-эпопея. Впрочем, если такого классика успели экранизировать, если на экране перед зрителем явилась Клара Лучко в платке и актёр Вельяминов, то название и сюжет старшее поколение запоминало навек.

Помнят-то именно то, что экранизировали (Скажем, роман "Цыган" ни разу не партийного