заключают в свои объятия потоки света, пытающиеся проникнуть в лес. Солнечные лучи падают с большой высоты, и в ветвях, как в доме хлопотливой хозяйки, кипит работа. Каждый листок — как домик для солнечного луча. Но густые ветви не пропускают света. В лесу тенисто и тихо. Только там, где в просветах между деревьями виднеется небо, сотни тысяч солнечных лучей, как бы спасаясь от деревьев, убегают в землю, и кажется, что от небес к земле струится светлая река.

Да, на редкость красив Пахалгам! Каждое мгновенье здесь благоухает, словно цветок фиалки, и смеется, как возлюбленная! Таков старый, но по-прежнему прекрасный, притягивающий к себе сердце Пахалгам! Мир очень переменился за это время, изменился и Джагмохан, а Пахалгам стоит в своей незыблемой, вечной красоте!

Джагмохан стал припоминать события, протекшие за эти двадцать пять лет, и перед его мысленным взором предстали могилы — последствие двух мировых войн. За этими могилами дымились трубы его фабрик. Раньше он имел одну текстильную фабрику, во время первой мировой войны их стало две, а во время второй — уже четыре. Много понадобилось могил, чтобы поставить одну фабричную трубу!

Вспомнил он и свое путешествие в Европу: парижские кафе, красивых девушек на улицах Рима… и тот ресторан в Берлине, где на каждом столике стоял телефон и на ваш телефонный звонок являлась девушка! Пожалуйста, наберите номер!..

Джагмохан объездил весь мир и нашел, что мир этот прекрасен! Двадцать пять лет Джагмохан полной мерой черпал наслаждения. Он щедро тратил деньги и здоровье, и в конце концов ему удалось растратить и то и другое. Правда, с деньгами дело обстояло лучше: хотя заработную плату рабочим приходилось увеличивать и налоги росли, однако он ловко оперировал своим капиталом, помещенным в банк. То увольнениями, то вычетами, то при помощи сложных бухгалтерских ухищрений — одним словом, разными способами не давал он истощаться деньгам. Но тело его износилось, и все старания поддержать себя уколами, различными укрепляющими лекарствами и прочими искусственными средствами были лишь самообманом. Джагмохан отдавал себе отчет в том, что они в конце концов только подтачивают его силы, подобно тому как всякий обман и несправедливость по отношению к рабочему в результате губят его, хозяина. Но покуда он жив, отчего бы ему не получать радость, которую могут доставить человеку деньги и собственное тело? Ведь рай существует только для бедняков!

Джагмохан сидел, прислонившись к стволу кедра. Вдруг он приподнялся, хотя и не без труда: красивая женщина шла с корзиной на голове по убегающей вниз улице. Джагмохан знавал красивейших женщин всего мира, но красота кашмирской женщины — это нечто особенное. Она неизмеримо прекраснее, чем все, что он до сих пор видел. Кашмирская женщина — нежная, как лотос, кожа ее, как роза, — такая же свежая и розовая. Она застенчива, как луна, а улыбка ее подобна лучу солнца. Глаза ее кажутся то спокойными и задумчивыми, как озеро, то напоминают горные ручьи, которые, журча и смеясь, могут поведать сокровенные тайны сердца. Кашмирская женщина может быть безмолвной и холодной, как снег, которому неведомо тепло, но приходит время, и она вспыхивает, точно пламя лесного пожара.

Такую пьянящую красоту Джагмохан видел только в Кашмире. Это и склонило его приехать в Пахалгам после столь продолжительного отсутствия. Встреча с женщиной, несущей на голове корзину с фруктами, невольно вызвала в памяти один случай, происшедший с ним двадцать пять лет назад. Однажды он прогуливался по дороге, ведущей в деревню Чанданвари, и зашел довольно далеко. Было за полдень, солнце жгло немилосердно, и щеки Джагмохана пылали, но прохладный ветерок время от времени овевал его лицо и прогонял жару: так художник с помощью кисти удаляет краску. Он тихо напевал что-то. И вдруг увидел девушку, направлявшуюся с корзиной фруктов в Пахалгам… Они поравнялись, девушка улыбнулась ему, и он улыбнулся в ответ. Она опустила корзину. Он остановился.

— Сладкие абрикосы?

— Попробуй!

Взгляд его утонул в ее глубоких, как озеро, глазах.

Она вынула абрикос и протянула ему:

— Вот этот совсем спелый. Посмотри, какой он золотистый и круглый.

А он смотрел на розовую нежную кожу ее рук.

— Я дешево продам. Вся корзина стоит две рупии. Покупай!

Он вынул из кармана шелковый платок и расстелил его на земле. Потом выбрал дюжины две абрикосов и дал девушке восемь ана.

Она удивленно посмотрела на него.

— Это очень много. Тогда возьми еще, — и кивнула на абрикосы.

— Я потом возьму еще… А ты где живешь?

Девушка указала рукою назад и сказала:

— Вон там, на повороте, стоит наш дом. Эти абрикосы с деревьев, что посажены возле нашего дома. У нас четыре абрикосовых дерева.

— Я зайду как-нибудь к тебе, и мы поедим абрикосов прямо с дерева.

— Приходи.

Она собралась было поднять корзину сама, но Джагмохан помог ей. Руки их встретились, и вся вселенная, которой уже не сотни и тысячи, а миллионы лет, затрепетала в этот миг. С тех пор как возник мир и запылал огонь, с тех пор как застучало сердце и полились слезы, повторялась эта старая и тем не менее вечно новая история!

У Джагмохана забилось сердце, но он овладел собой и зашагал своей дорогой в Чанданвари, а она пошла в Пахалгам. На повороте он увидел дом, в котором она жила, и четыре абрикосовых дерева. Неподалеку небольшой холмик был усыпан цветами нарциссов. Ему уж не забыть этот дом!

Потом он еще несколько раз встречал девушку и покупал у нее абрикосы. И каждый раз он покупал мало, а платил много.

Однажды он купил на базаре в Пахалгаме красивый платок, сложил в него кишмиш, грецкие орехи и миндаль, положил сверху десятирупиевую бумажку, потом туго завязал платок и отдал лодочнику. Указав на домик с четырьмя абрикосовыми деревьями, Джагмохан сказал ему:

— Когда девушка за чем-нибудь выйдет из дому, передай ей это. Потом вернись и расскажи, что она тебе ответила.

Джагмохан возвратился домой и стал ждать лодочника. Ждал он долго. Наконец его посыльный вернулся с тем самым шелковым платком, в котором было что-то завернуто. Лодочнике трудом тащил свою ношу, распевая песнь о том, что приходит весна — и листья чинары розовеют, как щеки возлюбленной.

— О несчастный! — в гневе воскликнул Джагмохан. — Она возвратила платок, а этот болван еще поет!

Лодочник вошел и положил перед Джагмоханом узел. Джагмохан дрожащими руками принялся развертывать его.

В платке не было ни десяти рупий, ни грецких орехов, ни миндаля… Там были нарциссы.

Лодочник засмеялся:

— Дай бакшиш, господин!

Как прекрасна, как